ной въ этомъ отношеніи, оттого-то онъ нисколько и не жалѣетъ меня. Но когда вы примитесь за хозяйство, вы убѣдитесь, что иначе какъ строгостью съ ними ничего не сдѣлаешь, — они такіе скверные, лживые, лѣнивые…
— Старая пѣсня, — перебилъ ее Сентъ-Клеръ, входя въ комнату. — На томъ свѣтѣ этимъ грѣшникамъ придется страшно отвѣчать, особенно за лѣность. Вы видите, кузина, — онъ во всю длину растянулся на кушеткѣ противъ Маріи, — ихъ лѣность прямо непростительна, когда мы съ Мари подаемъ имъ такіе хорошіе примѣры.
— Перестань, пожалуйста, Сентъ-Клеръ, — это очень дурно съ твоей стороны.
— Неужели? А я думалъ, что говорю хорошо, даже замѣчательно хорошо для меня. Я всегда стараюсь поддержать твои замѣчанія, Мари.
— Ты очень хорошо знаешь, что и не думалъ поддерживать меня, Сентъ-Клеръ.
— О, значитъ, я ошибся. Благодарю тебя, моя милая, что ты меня поправила.
— Ты прямо дразнишь меня! — сказала Марія.
— Ну, полно, Мари, погода сегодня жаркая, а я только что ссорился съ Дольфомъ и ужасно усталъ. Пожалуйста, будь милой, позволь мнѣ отдохнуть въ сіяніи твоей улыбки.
— А что такое вышло съ Дольфомъ? — спросила Марія. — Безстыдство этого негодяя переходитъ всякія границы, я положительно не выношу его. Мнѣ бы хотѣлось имѣть право по своему раздѣлаться съ нимъ, я бы его смирила,
— Все что ты говоришь, моя дорогая, отличается какъ всегда проницательностью и здравымъ смысломъ, — отвѣчалъ Сентъ-Клеръ. Что касается Дольфа, дѣло вотъ въ чемъ: онъ такъ долго старался подражать моимъ изящнымъ манерамъ и всѣмъ моимъ качествамъ, что въ концѣ концовъ сталъ смѣшивать себя со своимъ господиномъ; и я принужденъ былъ разъяснить ему это недоразумѣніе.
— Какимъ образомъ? — спросила Марія.
— Я далъ ему ясно понять, что желаю сохранить часть своего платья исключительно для собственнаго употребленія; я поставилъ ему на видъ, что онъ слишкомъ щедро пользуется моимъ одеколономъ и былъ настолько жестокъ, что приказалъ ему ограничиться одной дюжиной моихъ батистовыхъ платковъ. Послѣднее особенно задѣло Дольфа, и мнѣ пришлось поговорить съ нимъ по-отечески, чтобы убѣдить его.
ной в этом отношении, оттого-то он нисколько и не жалеет меня. Но когда вы примитесь за хозяйство, вы убедитесь, что иначе как строгостью с ними ничего не сделаешь, — они такие скверные, лживые, ленивые…
— Старая песня, — перебил ее Сент-Клер, входя в комнату. — На том свете этим грешникам придется страшно отвечать, особенно за леность. Вы видите, кузина, — он во всю длину растянулся на кушетке против Марии, — их леность прямо непростительна, когда мы с Мари подаем им такие хорошие примеры.
— Перестань, пожалуйста, Сент-Клер, — это очень дурно с твоей стороны.
— Неужели? А я думал, что говорю хорошо, даже замечательно хорошо для меня. Я всегда стараюсь поддержать твои замечания, Мари.
— Ты очень хорошо знаешь, что и не думал поддерживать меня, Сент-Клер.
— О, значит, я ошибся. Благодарю тебя, моя милая, что ты меня поправила.
— Ты прямо дразнишь меня! — сказала Мария.
— Ну, полно, Мари, погода сегодня жаркая, а я только что ссорился с Дольфом и ужасно устал. Пожалуйста, будь милой, позволь мне отдохнуть в сиянии твоей улыбки.
— А что такое вышло с Дольфом? — спросила Мария. — Бесстыдство этого негодяя переходит всякие границы, я положительно не выношу его. Мне бы хотелось иметь право по своему разделаться с ним, я бы его смирила,
— Всё что ты говоришь, моя дорогая, отличается как всегда проницательностью и здравым смыслом, — отвечал Сент-Клер. Что касается Дольфа, дело вот в чём: он так долго старался подражать моим изящным манерам и всем моим качествам, что в конце концов стал смешивать себя со своим господином; и я принужден был разъяснить ему это недоразумение.
— Каким образом? — спросила Мария.
— Я дал ему ясно понять, что желаю сохранить часть своего платья исключительно для собственного употребления; я поставил ему на вид, что он слишком щедро пользуется моим одеколоном и был настолько жесток, что приказал ему ограничиться одной дюжиной моих батистовых платков. Последнее особенно задело Дольфа, и мне пришлось поговорить с ним по-отечески, чтобы убедить его.
