много миль въ окружности. Передъ глазами Тома проходили одна плантація за другой, развертывалась картина той жизни, какая ему предстояла.
Онъ видѣлъ вдали невольниковъ за работой; онъ видѣлъ ихъ деревни изъ хижинъ, выстроенныхъ рядами подальше отъ красивыхъ домовъ и садовъ господъ; и когда эти картины проходили передъ его глазами, его бѣдное, глупое сердце рвалось назадъ, на ферму въ Кентукки, съ ея тѣнистыми старыми буками, въ домъ господина, съ его большими прохладными комнатами и въ маленькую хижину, обросшую розами и бегоніей. Ему представлялось, что онъ видитъ знакомыя лица товарищей, которыхъ зналъ съ дѣтства; что онъ видитъ свою хлопотунью жену, приготовляющую ему ужинъ; что онъ слышитъ веселый смѣхъ мальчиковъ, лепетанье малютки у него на колѣняхъ, — и вдругъ все исчезло, и снова передъ нимъ мелькалъ сахарный тростникъ и кипарисы плантацій, снова онъ слышалъ пыхтѣнье и грохотъ машины, слишкомъ ясно говорившій ему, что та полоса его жизни миновала навсегда.
При такихъ обстоятельствахъ вы напишете женѣ, вы пошлете вѣсточку дѣтямъ; но Томъ не умѣлъ писать, почта для него не существовала, и разлука не смягчалась для него возможностью послать своимъ дружеское слово пли привѣтъ.
Мудрено ли послѣ этого, что слезы часто капали на страницы Библіи, когда онъ, разложивъ ее на тюкѣ хлопка, медленно водилъ пальцемъ по строчкамъ, разбирая слово за слово ея изреченія. Томъ научился грамотѣ уже взрослымъ человѣкомъ, онъ читалъ очень медленно и долго трудился надъ каждымъ стихомъ. Къ счастью, книга, которую онъ разбиралъ, ничего не теряетъ отъ медленнаго чтенія, наоборотъ, слова ея, какъ слитки золота, нужно взвѣшивать каждое отдѣльно для того, чтобы понять ихъ безцѣнное достоинство. Побудемъ съ нимъ нѣсколько минутъ, пока онъ, указывая себѣ слова и произнося ихъ въ полголоса, читаетъ.
Да-не-сму-ща-ется — сердце — ва-ше. Въ до-му От-ца моего мно-го обл-те-лей. Я и-ду, да-бы уго-то-вать мѣсто — вамъ.
Цицеронъ, похоронивъ свою единственную, нѣжно-любимую дочь, чувствовалъ такое же искреннее горе, какъ бѣдный Томъ, вѣроятно, не больше, такъ какъ оба они были только люди, но Цицеронъ не могъ читать эти чудныя слова надежды, не могъ расчитывать на загробное свиданіе; а если бы онъ ихъ и прочелъ, онъ по всей вѣроятности, не принялъ бы ихъ на вѣру, въ головѣ его появилось бы тысяча вопросовъ относительно подлин-
много миль в окружности. Перед глазами Тома проходили одна плантация за другой, развертывалась картина той жизни, какая ему предстояла.
Он видел вдали невольников за работой; он видел их деревни из хижин, выстроенных рядами подальше от красивых домов и садов господ; и когда эти картины проходили перед его глазами, его бедное, глупое сердце рвалось назад, на ферму в Кентукки, с её тенистыми старыми буками, в дом господина, с его большими прохладными комнатами и в маленькую хижину, обросшую розами и бегонией. Ему представлялось, что он видит знакомые лица товарищей, которых знал с детства; что он видит свою хлопотунью жену, приготовляющую ему ужин; что он слышит веселый смех мальчиков, лепетанье малютки у него на коленях, — и вдруг всё исчезло, и снова перед ним мелькал сахарный тростник и кипарисы плантаций, снова он слышал пыхтенье и грохот машины, слишком ясно говоривший ему, что та полоса его жизни миновала навсегда.
При таких обстоятельствах вы напишете жене, вы пошлете весточку детям; но Том не умел писать, почта для него не существовала, и разлука не смягчалась для него возможностью послать своим дружеское слово пли привет.
Мудрено ли после этого, что слезы часто капали на страницы Библии, когда он, разложив ее на тюке хлопка, медленно водил пальцем по строчкам, разбирая слово за слово её изречения. Том научился грамоте уже взрослым человеком, он читал очень медленно и долго трудился над каждым стихом. К счастью, книга, которую он разбирал, ничего не теряет от медленного чтения, наоборот, слова её, как слитки золота, нужно взвешивать каждое отдельно для того, чтобы понять их бесценное достоинство. Побудем с ним несколько минут, пока он, указывая себе слова и произнося их вполголоса, читает.
Да-не-сму-ща-ется — сердце — ва-ше. В до-му От-ца моего мно-го обл-те-лей. Я и-ду, да бы уго-то-вать место — вам.
Цицерон, похоронив свою единственную, нежно-любимую дочь, чувствовал такое же искреннее горе, как бедный Том, вероятно, не больше, так как оба они были только люди, но Цицерон не мог читать эти чудные слова надежды, не мог рассчитывать на загробное свидание; а если бы он их и прочел, он по всей вероятности, не принял бы их на веру, в голове его появилось бы тысяча вопросов относительно подлин-
