канскіе законодатели совершенно лишены человѣколюбія, хотя усилія, дѣлаемыя ими для покровительства и распространенія этого рода промышленности, пожалуй, и даютъ поводъ сдѣлать такого рода выводъ.
Кто не знаетъ, какъ наши великіе люди усиленно ораторствуютъ противъ иностранной торговли рабами? У насъ явилась цѣлая армія Кларксоновъ и Вильберфорсовъ, которые удивительно краснорѣчиво и поучительно говорятъ по этому поводу. Покупать негровъ въ Африкѣ, читатель, вѣдь это возмутительно! Но покупать ихъ въ Кентукки, это совсѣмъ другое дѣло!
канские законодатели совершенно лишены человеколюбия, хотя усилия, делаемые ими для покровительства и распространения этого рода промышленности, пожалуй, и дают повод сделать такого рода вывод.
Кто не знает, как наши великие люди усиленно ораторствуют против иностранной торговли рабами? У нас явилась целая армия Кларксонов и Вильберфорсов, которые удивительно красноречиво и поучительно говорят по этому поводу. Покупать негров в Африке, читатель, ведь это возмутительно! Но покупать их в Кентукки, это совсем другое дело!
Передъ нами встаетъ мирная картина. Просторная, опрятная кухня, съ красиво окрашенными стѣнами, съ желтымъ блестящимъ поломъ безъ пылинки на немъ; черная, хорошенькая плита; на полкахъ ряды блестящей посуды, напоминающей о безчисленномъ множествѣ вкусныхъ кушаній; блестящіе, зеленые, деревянные стулья, старые и прочные; маленькое парусиновое кресло качалка съ подушкой сшитой изъ лоскутовъ разноцвѣтныхъ шерстяныхъ матерій; другое кресло побольше старинное, гостепріимно протягивавшее свои объятія, и казавшееся особенно заманчивымъ отъ лежавшихъ на немъ пуховыхъ подушекъ, — дѣйствительно удобное, привѣтливое старое кресло, по своимъ честнымъ, домовитымъ свойствамъ стоющее дюжины бархатныхъ или плюшевыхъ креселъ аристократовъ. И въ этомъ креслѣ тихонько покачиваясь и устремивъ глаза на какое-то тонкое шитье сидитъ наша старая знакомая Элиза. Да, это она! Она похудѣла и поблѣднѣла съ тѣхъ поръ, какъ оставила свой домъ въ Кентукки, цѣлый міръ безмолвной заботы таился подъ сѣнью ея длинныхъ рѣсницъ, въ очертаніяхъ ея красивыхъ губъ. Ясно было, что ея полудѣтское сердце постарѣло и окрѣпло подъ гнетомъ тяжелаго, горя. Когда она временами поднимала глаза, чтобы слѣдить за прыжками маленькаго Гарри, который носился по комнатѣ словно какая то тропическая бабочка, въ ея взглядѣ читались такая твердость и рѣшительность, какихъ въ немъ никогда не замѣчалось въ прежніе, болѣе счастливые дни.
Рядомъ съ ней сидѣла женщина съ блестящимъ оловяннымъ тазомъ на колѣняхъ и бережно складывала въ него суше-
Перед нами встает мирная картина. Просторная, опрятная кухня, с красиво окрашенными стенами, с желтым блестящим полом без пылинки на нём; черная, хорошенькая плита; на полках ряды блестящей посуды, напоминающей о бесчисленном множестве вкусных кушаний; блестящие, зеленые, деревянные стулья, старые и прочные; маленькое парусиновое кресло качалка с подушкой сшитой из лоскутов разноцветных шерстяных материй; другое кресло побольше старинное, гостеприимно протягивавшее свои объятия, и казавшееся особенно заманчивым от лежавших на нём пуховых подушек, — действительно удобное, приветливое старое кресло, по своим честным, домовитым свойствам стоящее дюжины бархатных или плюшевых кресел аристократов. И в этом кресле тихонько покачиваясь и устремив глаза на какое-то тонкое шитье сидит наша старая знакомая Элиза. Да, это она! Она похудела и побледнела с тех пор, как оставила свой дом в Кентукки, целый мир безмолвной заботы таился под сенью её длинных ресниц, в очертаниях её красивых губ. Ясно было, что её полудетское сердце постарело и окрепло под гнетом тяжелого, горя. Когда она временами поднимала глаза, чтобы следить за прыжками маленького Гарри, который носился по комнате словно какая то тропическая бабочка, в её взгляде читались такая твердость и решительность, каких в нём никогда не замечалось в прежние, более счастливые дни.
Рядом с ней сидела женщина с блестящим оловянным тазом на коленях и бережно складывала в него суше-
