Страница:Бичер-Стоу - Хижина дяди Тома, 1908.djvu/189

Эта страница была вычитана


— 157 —

— О, не говорите, масса, не говорите! вскричала женщина задыхающимся голосомъ.

— Ты ловкая бабенка. Люси, — продолжалъ онъ. — Я позабочусь о тебѣ, я найду тебѣ хорошее мѣсто на югѣ. Ты скоро возьмешь себѣ другого мужа, такая красивая баба, какъ ты…

— О, масса, пожалуйста не говорите со мной теперь! — сказала женщина съ такимъ страданіемъ въ голосѣ, что даже торговецъ отступилъ: онъ понялъ, что здѣсь происходитъ нѣчто, не поддающееся его вліянію, всталъ и отошелъ. Женщина отвернулась и закрыла голову плащемъ.

Торговецъ шагалъ нѣсколько времени взадъ и впередъ останавливаясь и поглядывая на нее.

— Ишь какъ убивается! разсуждалъ онъ. — Ну, да по крайности тиха. Пусть выплачется, ничего, понемножку оправится.

Томъ слѣдилъ за всѣмъ происходившимъ сначала до конца и отлично понималъ страданія несчастной. Ему все это казалось ужаснымъ, невообразимо жестокимъ, потому что его бѣдный, невѣжественный, черный умъ не умѣлъ дѣлать обобщеній, не умѣлъ возвыситься до широкихъ взглядовъ. Если бы онъ обучался у нѣкоторыхъ проповѣдниковъ христіанства, онъ совсѣмъ бы съ другой точки зрѣнія смотрѣлъ на это дѣло и видѣлъ бы въ немъ одну изъ обыденныхъ случайностей законной торговли, торговли, являющейся необходимой поддержкой учрежденія, которое, какъ говорилъ одинъ американскій священникъ, — не имѣетъ въ себѣ ничего дурного, кромѣ неизбѣжнаго зла, присущаго всякимъ другимъ отношеніямъ въ общественной и домашней жизни. Но Томъ былъ бѣдный невѣжественный негръ, чтеніе котораго ограничивалось Новымъ Завѣтомъ; поэтому онъ не могъ утѣшать и успокаивать себя такого рода соображеніями. Сердце его обливалось кровью при видѣ того, что онъ считалъ несправедливостью относительно несчастной страдалицы, лежавшей на ящикахъ словно подкошенный колосъ, относительно чувствующей, живущей, исходящей кровью и въ то же время безсмертной вещи, которую американскій законъ хладнокровно ставитъ въ одинъ разрядъ съ узлами, тюками и ящиками, среди которыхъ она лежала.

Томъ подошелъ ближе и попытался заговорить съ нею, но она въ отвѣтъ только стонала. Съ искреннимъ убѣжденіемъ, со слезами, говорилъ онъ ей о той любви, которая вѣчно живетъ на небесахъ, о милосердномъ Іисусѣ и о вѣчномъ царствіи Божіемъ; но ея ухо было глухо къ словамъ утѣшенія, они не пробуждали чувства въ ея омертвѣвшемъ сердцѣ.

Настала ночь, тихая, спокойная, свѣтлая, смотрѣвшая на


Тот же текст в современной орфографии

— О, не говорите, масса, не говорите! вскричала женщина задыхающимся голосом.

— Ты ловкая бабенка. Люси, — продолжал он. — Я позабочусь о тебе, я найду тебе хорошее место на юге. Ты скоро возьмешь себе другого мужа, такая красивая баба, как ты…

— О, масса, пожалуйста не говорите со мной теперь! — сказала женщина с таким страданием в голосе, что даже торговец отступил: он понял, что здесь происходит нечто, не поддающееся его влиянию, встал и отошел. Женщина отвернулась и закрыла голову плащом.

Торговец шагал несколько времени взад и вперед останавливаясь и поглядывая на нее.

— Ишь как убивается! рассуждал он. — Ну, да по крайности тиха. Пусть выплачется, ничего, понемножку оправится.

Том следил за всем происходившим сначала до конца и отлично понимал страдания несчастной. Ему всё это казалось ужасным, невообразимо жестоким, потому что его бедный, невежественный, черный ум не умел делать обобщений, не умел возвыситься до широких взглядов. Если бы он обучался у некоторых проповедников христианства, он совсем бы с другой точки зрения смотрел на это дело и видел бы в нём одну из обыденных случайностей законной торговли, торговли, являющейся необходимой поддержкой учреждения, которое, как говорил один американский священник, — не имеет в себе ничего дурного, кроме неизбежного зла, присущего всяким другим отношениям в общественной и домашней жизни. Но Том был бедный невежественный негр, чтение которого ограничивалось Новым Заветом; поэтому он не мог утешать и успокаивать себя такого рода соображениями. Сердце его обливалось кровью при виде того, что он считал несправедливостью относительно несчастной страдалицы, лежавшей на ящиках словно подкошенный колос, относительно чувствующей, живущей, исходящей кровью и в то же время бессмертной вещи, которую американский закон хладнокровно ставит в один разряд с узлами, тюками и ящиками, среди которых она лежала.

Том подошел ближе и попытался заговорить с нею, но она в ответ только стонала. С искренним убеждением, со слезами, говорил он ей о той любви, которая вечно живет на небесах, о милосердном Иисусе и о вечном царствии Божием; но её ухо было глухо к словам утешения, они не пробуждали чувства в её омертвевшем сердце.

Настала ночь, тихая, спокойная, светлая, смотревшая на