рымъ смутнымъ сознаніемъ необходимости поддерживать законы и порядокъ.
— И такъ, Джоржъ, заговорилъ онъ наконецъ, — ты значитъ бѣжалъ, ты бросилъ своего законнаго господина, (что, впрочемъ, неудивительно), мнѣ это очень непріятно, Джоржъ, да, положительно непріятно, я долженъ высказать это тебѣ, Джоржъ, это моя обязанность.
— Что же вамъ непріятно, сэръ? спокойно спросилъ Джоржъ.
— Непріятно видѣть, что какъ ни какъ, ты нарушаешь законы своей родины.
— Моей родины! съ горечью воскликнулъ Джоржъ, — развѣ есть у меня какая нибудь родина кромѣ могилы. Я хотѣлъ бы поскорѣе лечь въ нее!
— Что ты, Джоржъ, нѣтъ, нѣтъ, нельзя такъ говорить, это грѣшно! Джоржъ, у тебя былъ жестокій господинъ, это вѣрно, онъ относился къ тебѣ очень дурно, я не думаю защищать его. Но ты помнишь, какъ ангелъ велѣлъ Агари вернуться къ ея госпожѣ и повиноваться ей; и апостолы тоже отослали Онисима обратно къ его господину.
— Пожалуйста, не приводите мнѣ примѣровъ изъ Библіи мистеръ Вильсонъ, — вскричалъ Джоржъ, сверкая глазами.
— Моя жена христіанка, и я тоже буду христіаниномъ, если когда нибудь доберусь туда, куда хочу. Но примѣнять Библію къ человѣку въ моемъ положеніи, это значитъ сдѣлать, чтобы она окончательно опротивѣла ему. Я готовъ предстать предъ Всемогущемъ Богомъ и отдать Ему на судъ мое дѣло. Пусть Онъ рѣшитъ, правильно ли я поступаю, добиваясь свободы!
— Твои чувства вполнѣ естественны, Джоржъ, сказалъ добродушный старичокъ, сморкая себѣ носъ. — Конечно, они естественны, но мой долгъ не поощрять ихъ въ тебѣ. Да, голубчикъ, мнѣ жаль тебя, но твое дѣло неправое, совершенно неправое. Знаешь, что говоритъ апостолъ: „Пусть каждый пребудетъ въ той долѣ, какая ему уготована“. Мы всѣ должны повиноваться волѣ Провидѣнія, Джоржъ, развѣ ты съ этимъ не согласенъ?
Джоржъ стоялъ, закинувъ голову назадъ, крѣпко сложивъ руки на широкой груди, и съ горькой усмѣшкой на губахъ.
— Желалъ бы я знать, мистеръ Вильсонъ, что если бы индѣйцы напали на васъ, взяли васъ въ плѣнъ, разлучили съ женой и
рым смутным сознанием необходимости поддерживать законы и порядок.
— И так, Джорж, заговорил он наконец, — ты значит бежал, ты бросил своего законного господина, (что, впрочем, неудивительно), мне это очень неприятно, Джорж, да, положительно неприятно, я должен высказать это тебе, Джорж, это моя обязанность.
— Что же вам неприятно, сэр? спокойно спросил Джорж.
— Неприятно видеть, что как ни как, ты нарушаешь законы своей родины.
— Моей родины! с горечью воскликнул Джорж, — разве есть у меня какая-нибудь родина кроме могилы. Я хотел бы поскорее лечь в нее!
— Что ты, Джорж, нет, нет, нельзя так говорить, это грешно! Джорж, у тебя был жестокий господин, это верно, он относился к тебе очень дурно, я не думаю защищать его. Но ты помнишь, как ангел велел Агари вернуться к её госпоже и повиноваться ей; и апостолы тоже отослали Онисима обратно к его господину.
— Пожалуйста, не приводите мне примеров из Библии мистер Вильсон, — вскричал Джорж, сверкая глазами.
— Моя жена христианка, и я тоже буду христианином, если когда-нибудь доберусь туда, куда хочу. Но применять Библию к человеку в моем положении, это значит сделать, чтобы она окончательно опротивела ему. Я готов предстать пред Всемогущем Богом и отдать Ему на суд мое дело. Пусть Он решит, правильно ли я поступаю, добиваясь свободы!
— Твои чувства вполне естественны, Джорж, сказал добродушный старичок, сморкая себе нос. — Конечно, они естественны, но мой долг не поощрять их в тебе. Да, голубчик, мне жаль тебя, но твое дело неправое, совершенно неправое. Знаешь, что говорит апостол: „Пусть каждый пребудет в той доле, какая ему уготована“. Мы все должны повиноваться воле Провидения, Джорж, разве ты с этим не согласен?
Джорж стоял, закинув голову назад, крепко сложив руки на широкой груди, и с горькой усмешкой на губах.
— Желал бы я знать, мистер Вильсон, что если бы индейцы напали на вас, взяли вас в плен, разлучили с женой и
