состоянія, когда слезы высыхаютъ. Но всѣ присутствовавшіе, каждый на свой ладъ, выражали ей свое искреннее сочувствіе.
Оба мальчика, напрасно поискавъ въ карманахъ носоваго платка, который, какъ извѣстно всѣмъ матерямъ, никогда тамъ не лежитъ, громко ревѣли уткнувшись въ юбку матери, о которую они безцеремонно вытирали и носы, и глаза. Миссисъ Бэрдъ плакала, спрятавъ лицо въ носовой платокъ; у старой Дины слезы текли по чернымъ щекамъ и она безпрестанно повторяла: „Господи, смилуйся надъ нами“! Старый Куджо теръ себѣ глаза рукавомъ, дѣлалъ невѣроятныя гримасы и по временамъ причиталъ въ тонъ своей пріятельницы. Нашъ сенаторъ былъ государственный человѣкъ и, понятно, не могъ плакать, какъ простые смертные. Онъ отвернулся ото всѣхъ и, глядя въ окно, усердно прочищалъ себѣ горло, протиралъ очки, сморкалъ носъ, такъ что могъ возбудить нѣкоторыя подозрѣнія, если бы кто нибудь критически отнесся къ нему.
— Какъ же ты говорила, что у тебя былъ добрый господинъ! вскричалъ онъ вдругъ, рѣшительно проглотивъ что-то, давившее ему горло и быстро поворачиваясь къ женщинѣ.
— Да онъ и въ самомъ дѣлѣ былъ добрый господинъ, я это всегда скажу объ немъ. И госпожа была очень добрая, но они ничего не могли подѣлать. У нихъ были долги и ужъ не знаю, какъ это вышло, только одинъ человѣкъ держалъ ихъ въ рукахъ, и они должны были дѣлать, что онъ захочетъ. Я слышала, какъ господинъ говорилъ это госпожѣ, она просила за меня, а онъ сказалъ, что иначе не можетъ выпутаться, и что всѣ бумаги уже подписаны. Тогда я взяла своего мальчика, и бросила домъ, и ушла. Я знала, что мнѣ не стоитъ пытаться жить, если его продадутъ. Кромѣ него у меня ничего нѣтъ на свѣтѣ.
— А мужа у тебя нѣтъ?
— Есть, но онъ принадлежитъ другому господину. Вотъ тотъ, такъ дѣйствительно, жестокій человѣкъ; онъ не позволяетъ ему приходить ко мнѣ и хочетъ совсѣмъ разлучить насъ. Онъ все больше и больше притѣсняетъ мужа и грозитъ продать его на югъ. Должно быть, мнѣ ужъ никогда больше не видать его.
Спокойный тонъ, которымъ были сказаны эти слова, могъ бы обмануть поверхностнаго наблюдателя и ему представилось бы, что Элиза совершенно ровнодушна; но глубокая, безнадежная тоска, глядѣвшая изъ ея большихъ черныхъ глазъ показывала, совсѣмъ обратное.
— А куда же ты хочешь идти, моя бѣдная? спросила миссисъ Бэрдъ.
состояния, когда слезы высыхают. Но все присутствовавшие, каждый на свой лад, выражали ей свое искреннее сочувствие.
Оба мальчика, напрасно поискав в карманах носового платка, который, как известно всем матерям, никогда там не лежит, громко ревели уткнувшись в юбку матери, о которую они бесцеремонно вытирали и носы, и глаза. Миссис Бэрд плакала, спрятав лицо в носовой платок; у старой Дины слезы текли по черным щекам и она беспрестанно повторяла: „Господи, смилуйся над нами“! Старый Куджо тер себе глаза рукавом, делал невероятные гримасы и по временам причитал в тон своей приятельницы. Наш сенатор был государственный человек и, понятно, не мог плакать, как простые смертные. Он отвернулся ото всех и, глядя в окно, усердно прочищал себе горло, протирал очки, сморкал нос, так что мог возбудить некоторые подозрения, если бы кто-нибудь критически отнесся к нему.
— Как же ты говорила, что у тебя был добрый господин! вскричал он вдруг, решительно проглотив что-то, давившее ему горло и быстро поворачиваясь к женщине.
— Да он и в самом деле был добрый господин, я это всегда скажу об нём. И госпожа была очень добрая, но они ничего не могли поделать. У них были долги и уж не знаю, как это вышло, только один человек держал их в руках, и они должны были делать, что он захочет. Я слышала, как господин говорил это госпоже, она просила за меня, а он сказал, что иначе не может выпутаться, и что все бумаги уже подписаны. Тогда я взяла своего мальчика, и бросила дом, и ушла. Я знала, что мне не стоит пытаться жить, если его продадут. Кроме него у меня ничего нет на свете.
— А мужа у тебя нет?
— Есть, но он принадлежит другому господину. Вот тот, так действительно, жестокий человек; он не позволяет ему приходить ко мне и хочет совсем разлучить нас. Он всё больше и больше притесняет мужа и грозит продать его на юг. Должно быть, мне уж никогда больше не видать его.
Спокойный тон, которым были сказаны эти слова, мог бы обмануть поверхностного наблюдателя, и ему представилось бы, что Элиза совершенно равнодушна; но глубокая, безнадежная тоска, глядевшая из её больших черных глаз показывала, совсем обратное.
— А куда же ты хочешь идти, моя бедная? — спросила миссис Бэрд.
