чены грязные рукава грязной рубашки. Перчатокъ у него не было; а въ рукахъ желтая трость, съ набалдашникомъ, представлявшимъ руку изъ бѣлой кости; на мизинцѣ руки было представлено кольцо и она опиралась на шарикъ изъ чернаго дерева. Ко всѣмъ этимъ личнымъ достоинствамъ мистера Сюивеллера, можно прибавить табачный духъ, которымъ онъ весь былъ напитанъ и масляный цвѣтъ тела его. Онъ всё-еще сидѣлъ опершись на спинку стула и поднявъ глаза къ потолку; по-временамъ, чтобы позабавить общество, онъ принимался напѣвать дрожащимъ голосомъ, и всегда неожиданно прерывалъ пѣніе свое въ самомъ интересномъ мѣстѣ.
Старикъ также опустился на стулъ и, сложивъ руки на колѣняхъ, смотрѣлъ то̀ на внука, то̀ на страннаго его приятеля, какъ будто рѣшился не мѣшать имъ. Внукъ стоялъ возлѣ друга своего, опершись локтями на стулъ; чувствуя какъ трудно было мнѣ вмѣшаться въ дѣла ихъ, хотя старикъ и обращался ко мнѣ, не только словами, но и взорами, я притворился, будто разсматриваю предметы, находившиеся въ лавкѣ, не обращая особеннаго вниманія на присутствующихъ.
Молчаніе длилось не долго; давъ намъ знать мелодически, что сердце его было въ горахъ и что ему недоставало только арабскаго коня, чтобы сдѣлать подвиги мужества и благородства, Сюивеллеръ пересталъ наконецъ смотрѣть на потолокъ и рѣшился объясниться съ нами прозой.
— Фредъ, сказалъ онъ вдругъ, какъ-будто бы эта мысль пришла ему внезапно, что̀, хозяинъ въ духѣ?
— Тебѣ какое дѣло?
— Ни какого; такъ, мнѣ хотѣлось бы только знать.
— Да, конечно. А мнѣ что̀ за дѣло, въ духѣ ли онъ или нѣтъ?
Этотъ отвѣтъ развязалъ, по-видимому, Сюивеллеру языкъ и рѣшившись пуститься въ разговоръ болѣе общій, онъ старался всѣми силами обратить на себя вниманіе наше. Онъ началъ доказывать, что содовая вода, хотя сама по-
чены грязные рукава грязной рубашки. Перчаток у него не было; а в руках желтая трость, с набалдашником, представлявшим руку из белой кости; на мизинце руки было представлено кольцо и она опиралась на шарик из черного дерева. Ко всем этим личным достоинствам мистера Сюивеллера, можно прибавить табачный дух, которым он весь был напитан и масляный цвет тела его. Он всё еще сидел опершись на спинку стула и подняв глаза к потолку; по временам, чтобы позабавить общество, он принимался напевать дрожащим голосом, и всегда неожиданно прерывал пение свое в самом интересном месте.
Старик также опустился на стул и, сложив руки на коленях, смотрел то на внука, то на странного его приятеля, как будто решился не мешать им. Внук стоял возле друга своего, опершись локтями на стул; чувствуя как трудно было мне вмешаться в дела их, хотя старик и обращался ко мне, не только словами, но и взорами, я притворился, будто рассматриваю предметы, находившиеся в лавке, не обращая особенного внимания на присутствующих.
Молчание длилось недолго; дав нам знать мелодически, что сердце его было в горах и что ему недоставало только арабского коня, чтобы сделать подвиги мужества и благородства, Сюивеллер перестал наконец смотреть на потолок и решился объясниться с нами прозой.
— Фред, сказал он вдруг, как будто бы эта мысль пришла ему внезапно, что́, хозяин в духе?
— Тебе какое дело?
— Никакого; так, мне хотелось бы только знать.
— Да, конечно. А мне что за дело, в духе ли он или нет?
Этот ответ развязал, по-видимому, Сюивеллеру язык и решившись пуститься в разговор более общий, он старался всеми силами обратить на себя внимание наше. Он начал доказывать, что содовая вода, хотя сама по
