безуспѣшными. Но онъ могъ еще простить брату, чего не долженъ былъ терпѣть въ простомъ подчиненномъ. Участь бѣднаго Всеволода была въ моихъ рукахъ. Я рѣшилась спасти его, пожертвовавъ собою.
Отвергнутый однажды мною, Н*** могъ еще надѣяться, что привычка замѣнить чувство, что со-временемъ его любовь вызоветъ мою взаимность. Но я, даже для спасенія брата, должна ли я была, забывъ честь и совесть, оставить его въ заблужденіи? Не должна ли я открыть ему душу свою, увѣрить въ невозможности его предположеній?.... Своей свободой я могла располагать, и радостно жертвовала ею спокойствію родныхъ; но обмануть человѣка, воспользовавшись его слѣпою страстью, я не могла, не хотѣла, хоть бы отъ того зависѣла даже жизнь брата моего.
Едва я вступила въ свѣтъ какъ многіе уже искали-было руки моей, но я отвергла всѣ предложенія, не оставивъ никому и тѣни надежды. Привыкши считать любовь и супружество не раздѣльными, я смотрѣла на нихъ съ особенной точки зрѣнія. Посреди общаго крушенія моихъ свѣтлыхъ идей, одна только сохранилась во всей силѣ своей, — идея о возможности истинной любви. Я уповала на нее, вѣрила въ осуществленіе моей утопіи какъ въ жизнь свою, и, нося въ груди зародышъ священнаго чувства, не истрачивала его на мелочныя привязанности, берегла какъ даръ небесъ, который могъ осчастливить меня только однажды въ жизни. Всѣ изъясненія, въ прозѣ и стихахъ, моихъ искателей, казались мнѣ жалко блѣдными, не стоющими и одной искры моего прекраснаго огня. Чувствуя сколько энергіи таится въ груди моей, какимъ раемъ любви могу я подарить любимаго, я не желала продать своего сокровища за бѣдную лепту неимущаго, считала преступленіемъ слить чистое пламя съ ракетнымъ
безуспешными. Но он мог еще простить брату, чего не должен был терпеть в простом подчиненном. Участь бедного Всеволода была в моих руках. Я решилась спасти его, пожертвовав собою.
Отвергнутый однажды мною, Н*** мог еще надеяться, что привычка заменить чувство, что со временем его любовь вызовет мою взаимность. Но я, даже для спасения брата, должна ли я была, забыв честь и совесть, оставить его в заблуждении? Не должна ли я открыть ему душу свою, уверить в невозможности его предположений?.... Своей свободой я могла располагать, и радостно жертвовала ею спокойствию родных; но обмануть человека, воспользовавшись его слепою страстью, я не могла, не хотела, хоть бы от того зависела даже жизнь брата моего.
Едва я вступила в свет как многие уже искали-было руки моей, но я отвергла все предложения, не оставив никому и тени надежды. Привыкши считать любовь и супружество не раздельными, я смотрела на них с особенной точки зрения. Посреди общего крушения моих светлых идей, одна только сохранилась во всей силе своей, — идея о возможности истинной любви. Я уповала на нее, верила в осуществление моей утопии как в жизнь свою, и, нося в груди зародыш священного чувства, не истрачивала его на мелочные привязанности, берегла как дар небес, который мог осчастливить меня только однажды в жизни. Все изъяснения, в прозе и стихах, моих искателей, казались мне жалко бледными, не стоящими и одной искры моего прекрасного огня. Чувствуя сколько энергии таится в груди моей, каким раем любви могу я подарить любимого, я не желала продать своего сокровища за бедную лепту неимущего, считала преступлением слить чистое пламя с ракетным
