Нѣтъ, виновата! начинался девятью, а оканчивался нулемъ; короче, это былъ нумеръ пятьдесятъ третій.
Краснорѣчіе мистриссъ Никльби оглушило слушателей; но сэръ Мольбери старался поддержать разговоръ, а когда говорунья стала прощаться, онъ вмѣстѣ съ Верисофтомъ вызвался проводить ее до омнибусовъ, на зло Ральфу, который видѣлъ, что тайна жилища Кати теперь непремѣнно откроется, а помѣшать этому нельзя.
Добрая мистриссъ Никльби была въ восхищеніи, расхаживая между двухъ господъ такого знатнаго роду, и слушая ихъ комплименты красотѣ и уму своей дочери.
— Да, говорила она: Катя точно умная дѣвушка. Когда она была еще въ пансіонѣ, ее и тогда называли умницей; говорили, что у нея способности лучше чѣмъ у всѣхъ другихъ ученицъ; а тамъ было много ученицъ, и позвольте, я вамъ скажу сколько именно. Кажется, двадцать пять...... Такъ! двадцать пять; за всякую платили пятьдесятъ гиней въ годъ, кромѣ прочаго. Изрядный доходецъ!.... Но несмотря на такое множество воспитаннницъ, Катя была между ними всегда первою. Ахъ! я никогда этого не забуду. Бывало, каждые полгода мы получаемъ отъ нея письмо, написанное собственною ея рукою, въ которомъ она увѣдомляетъ меня и отца своего, что она первая ученица. Теперь бѣдная Катя не узнаетъ этихъ писемъ: у нея почеркъ совершенно перемѣнился; но я увѣрена, что все это писала она сама: въ ихъ пансіонѣ было такое заведеніе, что всѣ ученицы сами списывали свои письма къ родителямъ съ одного общаго, заранѣ приготовленнаго, письма, учитель придѣлывалъ только запятыя и точки.
Бесѣдуя такимъ образомъ, мистрисъ Никльби дошла съ своими кавалерами до перекрестка, гдѣ стояли омнибусы; раскланялась, отблагодарила, и заняла мѣсто нарочно въ самомъ отдаленномъ и спокойномъ
