вѣка въ трусости, какой искренній хохотъ раздался изъ всѣхъ ложъ и всѣхъ креселъ! Когда потомъ онъ разлучался съ своей возлюбленной, сколько вздоховъ и слезъ было у зрительницъ! Голосъ Николая, его наружность, выговоръ, каждое слово, все это было предметомъ общаго удивленія и восторга. Начиная со втораго выхода, онъ не являлся на сцену, не возбудивъ своимъ появленіемъ самыхъ неистовыхъ рукоплесканій; а когда, въ окончательной сценѣ, были приведены въ дѣйствіе всѣ придуманныя Кромльзомъ механическія пособія, театръ освѣтился синимъ огнемъ и всѣ дѣйствовавшія и недѣйствовавшія лица составили изъ себя картину, тогда, казалось, стѣны зданія потряслись и готовы были разрушиться.
Такъ началъ Николай свое театральное поприще. Онъ скоро сдѣлался любимцемъ портсмоутской публики, какъ актеръ и авторъ. Въ Портсмоутѣ давно не видали на сценѣ молодаго человѣка съ такой пріятной наружностью, съ такимъ звучнымъ голосомъ. Сверхъ-того, у Николая въ самомъ дѣлѣ былъ нѣкоторый талантъ. Что же касается до его авторства, то хотя природа не произвела нашего героя геніемъ, однако жъ съ помощью собственнаго врожденнаго вкуса и Кромльзовой опытности, онъ умѣлъ выбирать для перевода самыя занимательныя піесы, и когда въ афишѣ было сказано, что на такой-то вечеръ назначена піеса сочинения мистеръ Никльби (Кромльзъ не позволялъ иначе называть этихъ піесъ), то напередъ всѣ знали, что въ театрѣ не останется ни одного пустаго мѣста.
И бѣдный Смайкъ раздѣлялъ торжество Николая; раздѣлялъ не потому только, что радовался его успѣхамъ, но и потому, что самъ съ успѣхомъ являлся на сценѣ. Предсказаніе Кромльза, что изъ этого жалкаго существа выйдетъ чудесный аптекарь для «Ромео и Джуліетта» оправдалось въ полной мѣрѣ: аптекарь точно вышелъ на славу; только Николаю стоило не-
