его. Наконецъ онъ, какъ-будто случайно, взглянулъ на спавшаго въ углу Смайка, долго не сводилъ съ него глазъ, и взявъ Николая за руку, сказалъ: Извините что я сдѣлаю замѣчаніе, у вашего товарища превосходная фигура!
Николай печально улыбнулся.
— Бѣднякъ, больной, изувѣченный..... Онъ заслуживаетъ состраданіе.
— Помилуйте, состраданіе! вскричалъ Кромльзъ. Въ этомъ самомъ видѣ, какъ онъ теперь, кости да кожа, съ болѣзненнымъ выраженіемъ въ лицѣ, съ осунувшимися скулами, онъ драгоцѣнный сюжетъ для театра, напримѣръ для ролей старыхъ дѣльцовъ, ученыхъ людей, просидѣвшихъ цѣлую жизнь въ тюрьмѣ, и тому подобное; а подкрасьте ему немножко баканомъ кончикъ носа, и вы получите такого аптекаря для «Ромео и Джульета», какого не бывало и въ Лондонѣ!
Словоохотливый директоръ продолжалъ бесѣдовать, нюхать табакъ и опорожнивать рюмку. Николай не чувствовалъ большаго желанія спать и потому съ удовольствіемъ его слушалъ. Они помѣстились противъ камина и вели самый дружескій разговоръ. Порою, однако жъ, герой нашъ задумывался: ему приходили въ голову бѣдная Катя, добрая мать; онъ вспоминалъ о собственномъ своемъ положеніи; неизвѣстность будущаго томила его.
— Вы что̀-то неспокойны, сказалъ директоръ: могу ли спросить, отчего это? Николай чистосердечно отвѣчалъ, что боится неудачи съ своемъ предпріятіи.
— А что̀ это за предпріятіе?
— Простое предпріятіе, найти какую-нибудь работу, которая могла бы прокормить меня съ бѣднымъ товарищемъ.
