промежуткѣ рыданій и вздоховъ, которыя, казалось, хотѣли разорвать ея грудь: сжальтесь, отпустите меня къ маменькѣ!
— Хорошо, хорошо. Я отпущу тебя. Но прежде надобно чтобы ты отдохнула, чтобы на глазахъ не было слезъ.—Это тотчасъ пройдетъ, если ты сдѣлаешь маленькое усиліе.
— О! я сдѣлаю все, все! только отпустите меня!
— Я сказалъ, отпущу. Постарайся только себя успокоить. Иначе ты испугаешь мать. А надо чтобы никто не зналъ объ этомъ, кромѣ тебя да меня.
Говоря такимъ образомъ Ральфъ не отходилъ отъ племянницы, и когда наконецъ счелъ возможнымъ отправить ее домой, то самъ проводилъ съ лѣстницы, даже на подъѣздъ, даже на улицу, и оставилъ только тогда, когда она села въ коляску.
На другой день послѣ этого происшествія, Катя не была въ силахъ итти къ своей должности въ магазинъ мадамъ Манталини, и сидѣла съ матерью дома; вдругъ вошелъ Ральфъ. Онъ принесъ письмо, полученное изъ Дотбойса. Можно вообразить себѣ впечатлѣніе, которое произвело краснорѣчивое посланіе Фанни на мистрисъ Никльби и на Катю. Но Рэльфъ , казалось, не трогался ихъ слезами, и сидя спокойно на своемъ стулѣ, говорилъ матери:
— Вотъ, сударыня, посудите сами. Я рекомендовалъ его человѣку, который могъ бы осчастливить его; а онъ надѣлалъ проказъ, за которыя сажаютъ на цѣпь!
— Я этому никогда не повѣрю, возразила Катя съ негодованіемъ: никогда! Это какая-нибудь низкая выдумка: вѣрно, Сквирсъ хочетъ сложить на Николая свою собственную вину.
— Милая, сказалъ Ряльфъ, ты клевещешь на добродѣтельнаго человѣка. Все что я читалъ,—сущая правда.
— Нѣтъ! быть не можетъ! вскричала Катя: Нико-
