встрѣтился, было что-то такое страшное, ненавистное, наглое, отвратительное, что она вскрикнула, вскочила и убѣжала.
На лѣстницѣ, въ толпѣ слугъ, которые грубо смѣялись между собою, остановилась несчастная Катя, задыхаясь отъ слезъ и не зная, на что̀ ей рѣшиться. Служанка выбѣжала изъ комнатъ и проводила ее въ отдаленный покой, сказавъ, что гости еще не скоро встанутъ изъ-за стола и что дядюшка желаетъ ее видѣть. Катя осталась одна, плакала, думала; наконецъ ей стало немного полегче; она присѣла къ окну и подперши рукою голову, опустила глаза. Черезъ нѣсколько минуть кто-то, надъ самымъ ухомъ молодой дѣвушки, произнесъ ея имя. Она вздрогнула, оглянулась.... На кушеткѣ, почти рядомъ съ нею, сидѣлъ растянувшись пьяный Мольбери Хокъ.
— Что̀? сказалъ онъ , вы въ самомъ дѣлѣ о чемъ-нибудь думали, или только такъ сидѣли потупившись, чтобы показать свои рѣсницы?
Катя дрожала, и, смотря на дверь, не отвѣчала ни слова.
— Я смотрѣлъ на васъ минуть пять—чудо рѣсницы!—Подвинтесь ко мнѣ немножко.
— Сэръ! сказала Катя: сделайте милость,—умоляю васъ,—замолчите.
— Ну вотъ еще! Кчему такая жестокость, душечка?
— Ежели въ васъ есть хоть искра благородства, приличнаго вашему званію, вы должны оставить меня въ покоѣ....
— Ну полно же, полно! Начто притворяться? Будьте естественнѣе, миссъ Никльби; бросьте эти уловки.
Катя вскочила и хотѣла бѣжать, но сэръ Мольбери удержалъ ее за платье.
— Пустите меня, сударь! вскричала она въ гнѣвѣ:слышите ли? пустите меня!
— Сядьте, сядьте. Я хочу съ вами поговорить.
