одарена отъ природы дѣятельностью, веселостью, живостью, находила въ самой себѣ достаточный средства отъ скуки. Она разговаривала сама съ собою, была сама себѣ повѣренною и другомъ, иногда сама надъ собой подшучивала, сама себѣ угождала, словомъ, имѣла въ самой себѣ другую миссъ Ла-Криви и жила съ нею въ искреннѣйшей пріязни. Такое положеніе имѣетъ свои выгоды: случалось ли позлословить,—соръ не вынесенъ изъ избы; случалось ли позабавить, польстить,—все количество лести и удовольствія обращалось къ тому же лицу, которое доставляло ихъ. Но наконецъ миссъ Ла-Криви встретилась съ семействомъ, составляющимъ предметъ нашей повѣсти, и несчастія этихъ бѣдныхъ людей возбудили въ ней искреннее участіе. Есть много теплыхъ сердецъ, которыя бьются въ уединеніи и безвѣстности.
Но обратимся къ тоалету Кати.
Художническій вкусъ портретчицы и материнская нѣжность мистрисъ Никльби, соединясь вмѣстѣ, произвели ужасную кутерьму. Они спорили о каждой булавкѣ. Чтобы не огорчить ни той ни другой стороны, Катя разсудила дѣлать по-своему, и это было лучше всего, что она могла сдѣлать. У хорошенькихъ женщинъ есть какой-то инстинктъ одѣваться къ лицу, такъ, что все, что̀ бы онѣ ни надѣли, кажется кстати: и Катя, по окончаніи своего тоалета, была удивительно хороша, хотя нарядъ ея не отличался богатствомъ, не сіялъ ни золотомъ ни каменьями, а состоялъ изъ самаго скромнаго чернаго платья, голубой ленточки въ волосахъ, да бѣлаго газоваго шарфа на шеѣ. Правда и то, что у нея были уборы, дороже каменьевъ и золота : это дѣвичья стыдливость, которая покрывала румянцемъ ея свѣжія щеки, и милая робость, которая заставляла ее потуплять глаза свои, отчего всякій могъ видѣть ея прекрасный рѣсницы.
Сильно и боязливо трепетало бѣдное сердце Кати,
