около меня и смѣялись, глядя, какъ я плачу; а дождикъ шелъ, мочилъ меня. Они говорили, кажется, о какомъ-то ребенкѣ. Я промокъ насквозь; мнѣ было холодно.... Тутъ была дверь.... я вошелъ.
— Ну, а когда ты вошелъ, тогда что̀?
— Я былъ такой маленькій! такой маленькій!
— Но ты пріѣхалъ одинъ, или тебя кто-нибудь привезъ?
— Человѣкъ.... старикъ.... черный, въ морщинахъ. Я слышалъ, какъ они объ этомъ послѣ говорили, и самъ помню. Я былъ радъ, что онъ ушелъ отъ меня: я его боялся; но они.... скоро я сталъ ихъ бояться еще пуще, чѣмъ старика.
— Не помнишь ли ты какой-нибудь женщины, доброй, ласковой, которая бы тебя нянчила, цѣловала, называла своимъ сыномъ?
— Нѣтъ, не помню.
— Такъ не помнишь ли какого-нибудь другаго дому, кромѣ того, въ которомъ ты здѣсь живешь?
— Нѣтъ. Комната..... я только помню, что я спалъ въ комнатѣ.... въ большой, пустой, на самомъ верху, гдѣ была дверь и лѣстница. Я всегда закрывать голову одѣяломъ, потому-что со мной не бывало никого по ночамъ и мнѣ было страшно. Я никогда не забываю этой комнаты: если мнѣ снится что-нибудь страшное, то всегда случается такъ, какъ-будто я опять въ ней. Были разныя вещи и люди, которыхъ я ужъ не вижу; но комната всё такая же: она не перемѣнилась.
Николай напрасно хотѣлъ узнать что-нибудь больше: Смайкъ не могъ ничего сказать, и скоро впалъ въ ту безчувственность, которая была привычнымъ его состояніемъ. Между-тѣмъ на половинѣ миссъ Фанни также происходилъ разговоръ: прелестная миссъ бесѣдовала съ служанкой.
— Какъ прекрасно вы сегодня причесаны! Ей Богу, жаль трогать эти букли.
