домлялъ ее о благополучномъ окончаніи своего путешествія, не говоря ничего о Дотбойсѣ, потомъ сѣлъ на прежнее мѣсто и задумался. Черезъ нѣсколько минутъ, глаза его случайно встретили блѣдное лицо Смайка, который, стоя на колѣняхъ передъ каминомъ, силился раздуть огонь подъ двумя полѣнами. Сырое дерево не загоралось; бѣдный малый утомился и боязливо посмотрѣлъ на Николая.
— Не бойся меня, Смайкъ, сказалъ нашъ герой.
Смайкъ глядѣлъ на него безсмысленно и дрожалъ.
— Ты озябъ, Смайкъ?
— Нѣтъ, я привыкъ къ холоду.
Но говоря это, Смайкъ такъ робко осматривался кругомъ и въ глазахъ его такъ ясно выражалось изувѣченное состояніе ума и духа, что Николай не могъ удержаться отъ восклицанія: бѣдняжка!
Смайкъ залился слезами.
— Охъ! да!… да! сказалъ онъ, рыдая и закрывъ лицо кривыми и грязными пальцами.
— Полно! шепнулъ ему Николай, подойдя и положивъ руку на его плечо: надѣйся на Бога: онъ поможетъ тебѣ. Не надобно плакать.
— Плакать! повторилъ Смайкъ: охъ! я много плачу!… много плачу!
— О чемъ же ты плачешь, бѣдняжка!
— О другихъ.... о себѣ.... плачу съ тѣхъ поръ, какъ живу. Слезы и слезы.... Боюсь; не знаю, живъ я, или умеръ.... Нѣтъ надежды!… О! если бы мнѣ умереть!
Но въ это время раздался колокольчикъ, по которому надобно было ложиться спать. Смайкъ возвратился къ своему обыкновенному состоянію какой-то безчувственности и не могъ болѣе говорить. Николай, съ тяжелымъ и растроганнымъ сердцемъ, пошелъ въ общую спальню училища, гдѣ была и его постель.
Между-тѣмъ въ домъ самаго Сквирса, на половинѣ его дочери Фанни, происходила другаго роду сцена не
