утромъ, за долго до назначеннаго времени пускается въ дорогу, со слезами на глазахъ пробирается по безлюднымъ улицамъ, вступаетъ въ шумную часть столицы, подходить къ дому, гдѣ помѣщался магазинъ мадамъ Манталини, трепещущей рукой дергаетъ за звонокъ, и спрашиваетъ у вышедшаго швейцара, можно ли видѣть хозяйку.
— Теперь! отвѣчалъ онъ насмѣшливо: нѣтъ, нельзя.
— Но мнѣ она сама приказала прійти въ семь часовъ.
— Да кто вы такія? не дѣвица ли Никльби?
— Точно такъ-съ.
— Ну, ступайте.Катя взошла на лѣстницу; ее проводили въ комнату, смежную съ той, въ которой она имѣла честь видѣть въ первый разъ мадамъ Манталини. Нѣсколько модныхъ картинокъ валялось на полу; стѣна, противоположная окнамъ, была украшена портретомъ мужа хозяйки, и изъ надписи явствовало, что онъ подаренъ ей за два года до брака. Наконецъ растворилась дверь: вошла мадамъ Манталини; за нею и мужъ, съ усами и съ бакенбардами.
— Ахъ, вы уже здѣсь!
— Давно ужъ, сударыня. Вѣрно, швейцаръ позабылъ доложить.
— Этотъ человѣкъ все забываетъ...... Мой ангелъ,долго ли мнѣ просить, чтобы ты наказалъ его?
— Непремѣнно, мое сокровище. Въ самомъ дѣлѣ, это ужасная, адская, непростительно гнусная вещь, забывать докладывать о такихъ миленькихъ швейкахъ!
— Манталини!
Манталини поспѣшно обнялъ жену, и цѣлуя ее въ щеку, сдѣлалъ глазки Катѣ, которая отвернулась въ испугѣ и замѣшательствѣ.
Хозяйка повела новую швею въ мастерскую. Нѣсколько женскихъ личекъ, больше или меньше дурныхъ, больше или меньше хорошенькихъ, повернулись къ
