женькая, такая розовая, съ этимъ морщинистымъ, желтымъ, нахмуреннымъ, старикомъ, на котораго только взглянешь—и отвернешься. Но еще страннѣе и любопытнѣе было бы посмотрѣть на сердца этихъ двухъ спутниковъ: одно, горячее, трепетало отъ любви, благодарности, страха, надежды; другое лежало холоднымъ камнемъ въ старой груди и двигалось тихо и ровно какъ машина, не зная ни благодарности, ни любви.
Наконецъ они пришли къ дому, на которомъ была прибита огромная вывѣска съ именемъ мадамъ Манталини. Содержательница моднаго магазина занимала нѣсколько комнатъ въ лучшемъ этажъ, и это важное обстоятельство сообщалось къ сведенію почтенной публики искусною разстановкою на окошкахъ шляпокъ и другихъ нарядовъ, приготовленныхъ по изящнымъ законамъ самой послѣдней моды.
Швейцаръ, одѣтый въ ливрею, растворилъ дверь и по великолѣпной лѣстнице ввелъ Ральфа и Катю, сперва въ чистую переднюю, а потомъ въ большую и богато-убранную пріемную, гдѣ было собрано множество чудесныхъ и дорогихъ товаровъ, изъ которыхъ одни висѣли въ шкафахъ, другіе лежали подъ стекломъ въ ящикахъ, третьи были расположены на подставкахъ, и все это блестѣло, ослѣпляло, поражало изящнымъ видомъ и искуснымъ смешеніемъ радужныхъ красокъ.
Катя невольно заглядѣлась на это новое зрѣлище; но вдругъ большая голова, съ черными кудрявыми волосами, высунулась въ двери изъ внутреннихъ комнатъ, и, оскаливши бѣлые зубы, сказала: «Чортъ возьми!.... это Никльби! добрый, любезный, снисходительный, чертовски милый, Никльби!»
Незнакомецъ впрыгнулъ въ комнату и съ жаромъ схватилъ Ральфа за обѣ руки. Онъ былъ одѣтъ въ дорогомъ шлафроке изъ турецкой матеріи съ золотымъ поясомъ и кистями, въ широкихъ шелковыхъ шарова-
