— Благодарю, сударыня; мнѣ некогда.
— Такъ можетъ-статься, вы желали бы имѣть росписаніе моихъ цѣнъ?
— Нетъ, сударыня.—Прощайте!
Мистеръ Никльби поспѣшно вышелъ и сильно захлопнулъ за собой дверь, примолвивъ въ полголоса: ну, теперь къ невестке!… Охъ!
Дама въ глубокомъ траурѣ встала при входѣ Ральфа; но она была такъ слаба, что не могла двинуться съ мѣста и оперлась на руку худощавой, однако прекрасной дѣвушки, которая стояла подлѣ нея. Молодой человѣкъ кинулся на встрѣчу Ральфу и привѣтствовалъ его именемъ дядюшки.
— Гмъ! ты, видно, Николай, мой племянникъ? угрюмо пробормоталъ Ральфъ. Возьми мою шляпу.—Ну, здравствуйте, сударыня! Что̀ вы такъ грустны? Надо быть благоразумнѣе. Учитесь у меня.
— Ахъ, сэръ! отвѣчала мистрисъ Никльби, отирая слезы: моя потеря не принадлежитъ къ числу обыкновенныхъ непріятностей жизни.
— А что̀ же въ ней необыкновеннаго, сударыня? возразилъ старикъ, хладнокровно растегивая свою куртку: мужья умираютъ всякій день, да и вдовы, также.
— И братья также, прибавилъ Николай вспыхнувъ отъ гнѣва.
— Да, сэръ, и дѣти также, и дураки также, сказалъ Ральфъ, подвинувъ стулъ и садясь спокойно. Вы не увѣдомили меня, сударыня, отъ какой болѣзни умеръ братъ.
— Доктора приписываютъ смерть его не болѣзни, отвѣчала мистрисъ Никльби, рыдая: онъ умеръ съ горя, братецъ.
— Съ горя?… Вотъ какъ! Это что-то мудреное. Я могу себѣ вообразить, какъ человѣкъ умираетъ отъ болѣзни—на примѣръ, если онъ сломить себѣ голову, свихнетъ шею—но, чтобы человѣкъ умеръ здоровый,
