пустотой и непріязненостью; забывъ всю скудость и убожество моего существованія..... Благодарю васъ, Владинскій! Благодарю за осуществленіе моей прекраснѣйшей мечты! Благодарю за вашу любовь, за мои чувства, за слезы радости, единственной радости, дозволенной мнѣ небомъ на землѣ!
Не заблуждайтесь, считая лицемѣріемъ изысканную строгость моего обращенія съ вами; не обвиняйте меня въ поддѣльности характера, если въ ту пору я не была такою, какой видѣлъ меня прежде свѣтъ: повторяю, умъ мой былъ развращенъ, сердце же всегда пребывало въ первобытной чистотѣ своей. Съ другими я жила однимъ умомъ, и они видѣли его нечистые отблески, но съ вами, но при васъ, воскресли святыя понятія моего дѣтства и огонь сердца очистилъ, просвѣтлилъ умъ, еще прежде переобразованный опытомъ; въ вашемъ присутствіи не могла я быть женщиной свѣтской и суетной: я старалась сгладить въ душѣ моей всѣ слѣды обидъ, сомнѣній, ожесточенія, изгнать изъ нея самое напоминаніе о прежней, безгрѣшной, но слишкомъ переиспытанной жизни. Я желала бы пересоздать себя, облечься въ чистоту младенческаго невѣдѣнія, просіятъ блескомъ ангельской невинности, чтобы гордо в безтрепетно войти въ рай, котораго врата впервые разверзались мнѣ.
Нашу взаимную любовь, глубоко скрытую отъ насъ самихъ, я чтила какъ святыню; я охраняла ее какъ охраняетъ мать непорочность любимой дочери. Малѣйшая шутка, вѣющая на нее тяжелымъ воздухомъ свѣта, немного вольная острота, страшили меня какъ преступленіе. Даже для вседневныхъ сообщеніяхъ нашихъ, для выраженія мыслей и чувствъ, я хотѣла бы пріискать новый, неоскверненный пошлымъ употребленіемъ языкъ.....
Знаете ли, что, если бъ въ ту пору какой-нибудь случай, возвративъ мнѣ свободу, дозволилъ намъ от-
пустотой и неприязненностью; забыв всю скудость и убожество моего существования..... Благодарю вас, Владинский! Благодарю за осуществление моей прекраснейшей мечты! Благодарю за вашу любовь, за мои чувства, за слезы радости, единственной радости, дозволенной мне небом на земле!
Не заблуждайтесь, считая лицемерием изысканную строгость моего обращения с вами; не обвиняйте меня в поддельности характера, если в ту пору я не была такою, какой видел меня прежде свет: повторяю, ум мой был развращен, сердце же всегда пребывало в первобытной чистоте своей. С другими я жила одним умом, и они видели его нечистые отблески, но с вами, но при вас, воскресли святые понятия моего детства и огонь сердца очистил, просветлил ум, еще прежде переобразованный опытом; в вашем присутствии не могла я быть женщиной светской и суетной: я старалась сгладить в душе моей все следы обид, сомнений, ожесточения, изгнать из нее самое напоминание о прежней, безгрешной, но слишком переиспытанной жизни. Я желала бы пересоздать себя, облечься в чистоту младенческого неведения, просиять блеском ангельской невинности, чтобы гордо в бестрепетно войти в рай, которого врата впервые разверзались мне.
Нашу взаимную любовь, глубоко скрытую от нас самих, я чтила как святыню; я охраняла ее как охраняет мать непорочность любимой дочери. Малейшая шутка, веющая на нее тяжелым воздухом света, немного вольная острота, страшили меня как преступление. Даже для вседневных сообщениях наших, для выражения мыслей и чувств, я хотела бы приискать новый, неоскверненный пошлым употреблением язык.....
Знаете ли, что, если б в ту пору какой-нибудь случай, возвратив мне свободу, дозволил нам от-
