столько прекрасныхъ дарованій, столько готовности къ великому, и это тайное, часто невѣдомое самому человѣку, чувство высокаго изящнаго, эту тоску по неземномъ совершенствѣ, которая, принимая форму слова или образа въ душахъ не многихъ избранныхъ и отражаясь въ ихъ произведеніяхъ, изумляетъ міръ чудесами поэзіи, гармоніи, живописи, осуществленіемъ божественнаго, то въ мраморѣ, то на бренномъ холсте....
Я прозрѣла васъ моими духовными глазами, поняла васъ сочувствіемъ; и теперь, когда всѣ связи мои съ міромъ разорваны, всѣ отношенія уничтожены, теперь могу сознаться, не оскорбляя ни неба, ни чести, я — полюбила васъ!... Да, Владинскій, полюбила всею силою моей первой, дѣвственной любви; прильнула къ вамъ всѣми чувствами отверженными, обманутыми, осмѣянными всѣмъ, къ чему ни прилѣплялись онѣ въ свѣтѣ. Въ пріютѣ, созданномъ мнѣ вашей любовью, отдохнула и освѣжилась душа моя, опаленная въ знойной пустынѣ свѣта, измученная постылымъ странствованіемъ, отжившая и не извѣдавшая ни одной минуты полной жизни. Ваша чистая, робкая любовь, не пугала, а голубила ее, не тревожила моей добродетели, напротивъ, подкрѣпляла, возвышала ее новымъ стремленіемъ къ небесному. Страсть охмѣляетъ разсудокъ, обуреваетъ чувства, мнетъ и жжетъ ихъ, какъ аравійскій вихрь жжетъ нежный цветъ, случайно выросшій на камнѣ. Страсть не можетъ ни дать ни упрочить счастія. Ваша прекрасная душа отвергла ее, постигнувъ истинное блаженство кроткой любви небожителей. И я предалась ей довѣрчиво; я не вызывала для борьбы съ ней ни долгу ни совѣсти: ея святой огонь былъ лучшимъ ея хранителемъ, вѣрнейшей оградой моей отъ порока.
Впродолженіи четырехъ мѣсяцевъ вы ни словомъ ни взглядомъ не измѣнили моей довѣренности; ни на одно мгновеніе не возмутили моего рая, въ которомъ я дышала такою полною жизнію, забывъ міръ съ его
столько прекрасных дарований, столько готовности к великому, и это тайное, часто неведомое самому человеку, чувство высокого изящного, эту тоску по неземном совершенстве, которая, принимая форму слова или образа в душах не многих избранных и отражаясь в их произведениях, изумляет мир чудесами поэзии, гармонии, живописи, осуществлением божественного, то в мраморе, то на бренном холсте....
Я прозрела вас моими духовными глазами, поняла вас сочувствием; и теперь, когда все связи мои с миром разорваны, все отношения уничтожены, теперь могу сознаться, не оскорбляя ни неба, ни чести, я — полюбила вас!... Да, Владинский, полюбила всею силою моей первой, девственной любви; прильнула к вам всеми чувствами отверженными, обманутыми, осмеянными всем, к чему ни прилеплялись они в свете. В приюте, созданном мне вашей любовью, отдохнула и освежилась душа моя, опаленная в знойной пустыне света, измученная постылым странствованием, отжившая и не изведавшая ни одной минуты полной жизни. Ваша чистая, робкая любовь, не пугала, а голубила ее, не тревожила моей добродетели, напротив, подкрепляла, возвышала ее новым стремлением к небесному. Страсть охмеляет рассудок, обуревает чувства, мнет и жжет их, как аравийский вихрь жжет нежный цвет, случайно выросший на камне. Страсть не может ни дать ни упрочить счастья. Ваша прекрасная душа отвергла ее, постигнув истинное блаженство кроткой любви небожителей. И я предалась ей доверчиво; я не вызывала для борьбы с ней ни долгу ни совести: ее святой огонь был лучшим ее хранителем, вернейшей оградой моей от порока.
В продолжении четырех месяцев вы ни словом ни взглядом не изменили моей доверенности; ни на одно мгновение не возмутили моего рая, в котором я дышала такою полною жизнью, забыв мир с его
