до мной не обольщая во мнѣ души. Что мнѣ хвалы и удивленіе людей? Что мнѣ мой умъ и таланты? Первый дается случаемъ, вторые пріобрѣтаются терпѣніемъ: ихъ можетъ всякой иметь. Но сердце мое мнѣ одной дано! Въ немъ хранился источникъ добра, источникъ счастія; въ немъ скрыты были сокровища чувствъ, рай дружбы и любви, а его никто не видѣлъ, не замѣчалъ, никто не хотѣлъ признать ни оцѣнить: что жъ мне въ поклонахъ, въ пряныхъ улыбкахъ безъ сочувствія?.... И ни разу суетная мысль не мелькнула въ головѣ моей, ни разу улыбка не оживила лица, чтобъ въ то же мгновеніе сердце не залилось скорбію, не поплатилось за мигъ тщеславной радости грустнымъ отгуломъ одиночества!
Въ присутствіи отца и брата я смѣялась на терніяхъ, страшась одной жалобой смутить спокойствіе, искупленное цѣною моей жизни; но не могла, не находила въ себѣ силъ для изсушенія слезы въ ея источникѣ, для подавленія едва возникающаго вздоху. Вотъ единственное чувство, одолѣвавшее во мнѣ всѣ ратоборствованія разума и воли; чувство, въ которомъ я горько укоряла себя, желая пламенно несть крестъ свой, не только безропотно, но бодро, съ веселіемъ. Богу извѣстно, что никто никогда не бывалъ свидетелемъ моего малодушія, но отъ васъ не хочу скрывать его; избравъ васъ моимъ посмертнымъ судіею, хочу исповѣдать передъ вами все, до единаго трепета, до малѣйшаго помышленія......
При безпрестанныхъ движеніяхъ войскъ я всюду слѣдовала за мужемъ; вездѣ, всегда, была одинакова, не измѣняла ни мнѣній ни поступковъ своихъ. Люди съ умомъ вездѣ дарили меня вниманіемъ; глупцы сплетали противъ меня нелѣпыя выдумки. Но есть третій сортъ людей, наиболѣе опасный для всего, что выходить изъ круга обычнаго. Часто, люди эти обла-
до мной не обольщая во мне души. Что мне хвалы и удивление людей? Что мне мой ум и таланты? Первый дается случаем, вторые приобретаются терпением: их может всякой иметь. Но сердце мое мне одной дано! В нем хранился источник добра, источник счастья; в нем скрыты были сокровища чувств, рай дружбы и любви, а его никто не видел, не замечал, никто не хотел признать ни оценить: что же мне в поклонах, в пряных улыбках без сочувствия?.... И ни разу суетная мысль не мелькнула в голове моей, ни разу улыбка не оживила лица, чтоб в то же мгновение сердце не залилось скорбью, не поплатилось за миг тщеславной радости грустным отгулом одиночества!
В присутствии отца и брата я смеялась на терниях, страшась одной жалобой смутить спокойствие, искупленное ценою моей жизни; но не могла, не находила в себе сил для иссушения слезы в ее источнике, для подавления едва возникающего вздоху. Вот единственное чувство, одолевавшее во мне все ратоборствования разума и воли; чувство, в котором я горько укоряла себя, желая пламенно несть крест свой, не только безропотно, но бодро, с весельем. Богу известно, что никто никогда не бывал свидетелем моего малодушия, но от вас не хочу скрывать его; избрав вас моим посмертным судьей, хочу исповедать перед вами все, до единого трепета, до малейшего помышления......
При беспрестанных движениях войск я всюду следовала за мужем; везде, всегда, была одинакова, не изменяла ни мнений ни поступков своих. Люди с умом везде дарили меня вниманием; глупцы сплетали против меня нелепые выдумки. Но есть третий сорт людей, наиболее опасный для всего, что выходить из круга обычного. Часто, люди эти обла-
