Живущій раною въ колдуньяхъ и поэтахъ,
Снѣжистый Новолунь явился и погасъ.
Тогда, въ тринадцатый, и значитъ въ первый разъ,
Зажегся огнь двухъ свѣчъ, преградой мглы задѣтыхъ.
5 Съ тѣхъ поръ я вижу все въ бѣлесоватыхъ свѣтахъ,
Мнѣ снится смертный свѣтъ—тамъ за улыбкой глазъ.
И въ мірѣ солнечномъ ведетъ полдневный часъ
Людей, не въ золото, а въ серебро одѣтыхъ.
Кто знаетъ, тотъ пойметъ. Что правду говорю,
10 Тотъ все жь почувствуетъ, кто не пойметъ, не зная.
Снѣжистый Серпъ мягчитъ и алую зарю.
Во вьюжномъ декабрѣ, въ цвѣтистыхъ играхъ мая,
Какъ инокиня я, со взоромъ внутрь, блѣдна.
Серпомъ прорѣзала мнѣ сердце вышина.
Живущий раною в колдуньях и поэтах,
Снежистый Новолунь явился и погас.
Тогда в тринадцатый и, значит, в первый раз
Зажёгся огнь двух свеч, преградой мглы задетых.
5 С тех пор я вижу всё в белесоватых светах,
Мне снится смертный свет — там за улыбкой глаз.
И в мире солнечном ведёт полдневный час
Людей, не в золото, а в серебро одетых.
Кто знает, тот поймёт. Что правду говорю,
10 Тот всё ж почувствует, кто не поймёт, не зная.
Снежистый Серп мягчит и алую зарю.
Во вьюжном декабре, в цветистых играх мая,
Как инокиня я, со взором внутрь, бледна.
Серпом прорезала мне сердце вышина.
