Онъ пѣлъ узывно, уличный пѣвецъ,
Свой голосъ единя съ игрою струнной,
И жалобой, то нѣжной, то бурунной,
Роняя звуки, точно дождь колецъ.
5 Онъ завладѣлъ вниманьемъ наконецъ,
И послѣ пѣсни гнѣвной и перунной
Сталъ блѣденъ словно призракъ сказки лунной,
Какъ знакъ давно порвавшихся сердецъ.
Явилъ онъ и мое, той пѣсней, сердце.
10 Завороженъ предъ стихшею толпой,
Насъ всѣхъ окуталъ грустью голубой.
Мы всѣ признали въ немъ единовѣрца.
И каждый зналъ, шепчась съ самимъ собой,
Что тотъ пѣвецъ понявшій всѣхъ—слѣпой.
Он пел узывно, уличный певец,
Свой голос единя с игрою струнной,
И жалобой, то нежной, то бурунной,
Роняя звуки, точно дождь колец.
5 Он завладел вниманьем наконец,
И после песни гневной и перунной
Стал бледен, словно призрак сказки лунной,
Как знак давно порвавшихся сердец.
Явил он и моё, той песней, сердце.
10 Заворожён пред стихшею толпой,
Нас всех окутал грустью голубой.
Мы все признали в нём единоверца.
И каждый знал, шепчась с самим собой,
Что тот певец, понявший всех, — слепой.
