Она покоится. Двѣ бѣлыхъ чаши—груди.
Два неба голубыхъ—закрытые глаза.
Ея-ли въ томъ вина, что въ высяхъ бирюза
То дремлетъ въ тишинѣ, то въ грозномъ рдѣетъ гудѣ.
5 Черезъ нее, въ борьбѣ, съ богами равны люди.
И станетъ сказкою, свой мигъ проживъ, гроза,
Безсмертнымъ жемчугомъ—минутная слеза.
И дикая рѣзня—въ напѣвномъ будетъ чудѣ.
Она покоится. До нѣжнаго бедра
10 Точеная рука чуть льнетъ въ изгибѣ стройномъ.
Ей суждено пребыть видѣніемъ спокойнымъ,—
Въ вѣкахъ оправданной, внѣ зла и внѣ добра.
Она покоится, межь звѣздъ, гдѣ дышетъ мѣра,
И въ несмолкающихъ гекзаметрахъ Гомера.
Она покоится. Две белых чаши — груди.
Два неба голубых — закрытые глаза.
Её ли в том вина, что в высях бирюза
То дремлет в тишине, то в грозном рдеет гуде.
5 Через неё, в борьбе, с богами равны люди.
И станет сказкою, свой миг прожив, гроза,
Бессмертным жемчугом — минутная слеза.
И дикая резня — в напевном будет чуде.
Она покоится. До нежного бедра
10 Точёная рука чуть льнёт в изгибе стройном.
Ей суждено пребыть видением спокойным, —
В веках оправданной, вне зла и вне добра.
Она покоится, меж звёзд, где дышит мера,
И в несмолкающих гекзаметрах Гомера.
