желый пахучій медъ и богомольный воскъ, что хранятся въ завѣтныхъ кладовыхъ улья, эта звѣздность еле зримыхъ цвѣточныхъ пылинокъ, столь-же нѣжныхъ, какъ красочная пыльца крыльевъ бабочекъ, есть наиболѣе тонкая, и наиболѣе верховная изъ всего богатства самого цвѣтка, который есть верховное малое солнце въ зеленой жизни растенія. Здѣсь опять зеркало въ зеркалѣ, и они углублены еще новымъ зеркаломъ, и многократная зеркальность, чаруя душу безгласной музыкой, уводитъ ее отъ предѣльнаго къ безконечному.
Чтобы составить кровь полубога, убитаго карликами, вступили въ миръ, любовно помирились, вѣчно враждующіе, духи Воды и Огня. Если я полубогъ, и пойду къ карликамъ, конечно они убьютъ меня. Снизойдя, я отдамъ свое божеское человѣческому. Но малые человѣки опьянятся моею кровью, и будетъ ихъ духъ какъ вьющійся хмѣль, который бѣжитъ змѣевидно, изумруднымъ своимъ побѣгомъ, отъ Земли къ Небу. Хорошъ этотъ творческій напитокъ. И хранится онъ у Гигантовъ. Стоитъ быть жертвой для него. А въ душѣ есть Жертвенный Звѣрь.
желый пахучий мед и богомольный воск, что хранятся в заветных кладовых улья, эта звездность еле зримых цветочных пылинок, столь же нежных, как красочная пыльца крыльев бабочек, есть наиболее тонкая, и наиболее верховная из всего богатства самого цветка, который есть верховное малое солнце в зеленой жизни растения. Здесь опять зеркало в зеркале, и они углублены еще новым зеркалом, и многократная зеркальность, чаруя душу безгласной музыкой, уводит ее от предельного к бесконечному.
Чтобы составить кровь полубога, убитого карликами, вступили в мир, любовно помирились, вечно враждующие, духи Воды и Огня. Если я полубог, и пойду к карликам, конечно они убьют меня. Снизойдя, я отдам свое божеское человеческому. Но малые человеки опьянятся моею кровью, и будет их дух как вьющийся хмель, который бежит змеевидно, изумрудным своим побегом, от Земли к Небу. Хорош этот творческий напиток. И хранится он у Гигантов. Стоит быть жертвой для него. А в душе есть Жертвенный Зверь.
