Я гляжу, она все ближе,
И кривится, и ростетъ,
15 Кости гложетъ, кости нижетъ,
Ожерелье мнѣ плететъ.
Ротъ раскроетъ и закроетъ,
Справа вечеръ подступилъ,
Ротъ раскроетъ, филинъ воетъ,
20 И полночный часъ пробилъ.
Отъ веселья иль отъ злости
Все свѣтлѣй глаза у ней,
Все страшнѣй бѣлѣютъ кости,
Я—бѣжать, она—„Не смѣй“.
25 Погрозилась, я застыла,
Я стою, и сплю—не сплю.
Цѣлый лѣсъ—моя могила,
Какъ вернусь я къ Кораблю?
Только вдругъ вдали запѣли
30 По деревнѣ пѣтухи.
Гдѣ я? Что я, въ самомъ дѣлѣ?
Ахъ, напасти! Ахъ, грѣхи!
Чья-то дивная избушка,
Я предъ дверкою стою,
35 И предобрая старушка
Нѣжитъ голову мою.
Говоритъ: „Вотъ такъ-то всѣ мы
Черезъ это всѣ прошли,—
Да предъ этимъ звѣзды нѣмы,
40 А теперь поютъ вдали“.
Я гляжу, она всё ближе,
И кривится, и растёт,
15 Кости гложет, кости нижет,
Ожерелье мне плетёт.
Рот раскроет и закроет,
Справа вечер подступил,
Рот раскроет, филин воет,
20 И полночный час пробил.
От веселья иль от злости
Всё светлей глаза у ней,
Всё страшней белеют кости,
Я — бежать, она — «Не смей».
25 Погрозилась, я застыла,
Я стою, и сплю — не сплю.
Целый лес — моя могила,
Как вернусь я к Кораблю?
Только вдруг вдали запели
30 По деревне петухи.
Где я? Что я, в самом деле?
Ах, напасти! Ах, грехи!
Чья-то дивная избушка,
Я пред дверкою стою,
35 И предобрая старушка
Нежит голову мою.
Говорит: «Вот так-то все мы
Через это все прошли, —
Да пред этим звёзды немы,
40 А теперь поют вдали».
