Въ немъ размахъ, и пьяность, рьяность огневого водопада,
Убѣдительность потока, отвратительность распада.
15 Тамъ въ одной спаленной грудѣ—звѣри, люди, и дома,
Пепелъ, болѣе губящій, чѣмъ Азійская чума.
Свѣтъ искусства, слово мысли, губы въ первомъ поцѣлуѣ,
Замели, сожгли, застигли лавно-пепельныя струи.
Ненасытнаго удава звенья сжали цѣлый міръ,
20 Здѣсь хозяинъ пьяный—Лава, будутъ помнить этотъ пиръ.
Что же, что тамъ шелеститъ?
Точно шорохъ тихихъ водъ.
Что тамъ грезитъ, спитъ не спитъ,
Наростаетъ и поетъ?
5 Безглагольность. Тишина.
Міръ полноченъ. Все молчитъ.
Чья же тамъ душа слышна?
Что такъ жизненно звучитъ?
Голосъ вѣчно-молодой,
10 Хоть почти-почти безъ словъ.
Но прекрасный, но святой,
Какъ основа всѣхъ основъ.
Перекатная волна.
Но не Море. Глубоко
15 Дышетъ жизнь иного сна.
Подъ Луной ей такъ легко.
Это нива. Ночь глядитъ.
Ласковъ звѣздный этотъ взглядъ.
Нѣжный колосъ шелеститъ.
20 Всѣ колосья шелестятъ.
В нём размах, и пьяность, рьяность огневого водопада,
Убедительность потока, отвратительность распада.
15 Там в одной спалённой груде — звери, люди, и дома,
Пепел, более губящий, чем Азийская чума.
Свет искусства, слово мысли, губы в первом поцелуе,
Замели, сожгли, застигли лавно-пепельные струи.
Ненасытного удава звенья сжали целый мир,
20 Здесь хозяин пьяный — Лава, будут помнить этот пир.
Что же, что там шелестит?
Точно шорох тихих вод.
Что там грезит, спит не спит,
Нарастает и поёт?
5 Безглагольность. Тишина.
Мир полночен. Всё молчит.
Чья же там душа слышна?
Что так жизненно звучит?
Голос вечно молодой,
10 Хоть почти-почти без слов.
Но прекрасный, но святой,
Как основа всех основ.
Перекатная волна.
Но не Море. Глубоко
15 Дышит жизнь иного сна.
Под Луной ей так легко.
Это нива. Ночь глядит.
Ласков звёздный этот взгляд.
Нежный колос шелестит.
20 Все колосья шелестят.
