И губы женщинъ ласковы и алы,
И ярки мысли избранныхъ мужчинъ,
Но такъ какъ всѣ въ свой смертный часъ усталы,—
25 И такъ какъ жизнь не понялъ ни одинъ,
И такъ какъ смысла я ея не знаю,—
Всю смѣну дней, всю красочность картинъ.
Всю роскошь солнцъ и лунъ—я проклинаю!
И губы женщин ласковы и алы,
И ярки мысли избранных мужчин,
Но так как все в свой смертный час усталы, —
25 И так как жизнь не понял ни один,
И так как смысла я её не знаю, —
Всю смену дней, всю красочность картин.
Всю роскошь солнц и лун — я проклинаю!
Нѣтъ, Ночь! Когда душа, мечтая,
Еще невинно-молодая,
Блуждала—явное любя,
Казалось мнѣ, что ты—святая,
5 Но блекнутъ чары, отпадая,—
Старуха, страшная, сѣдая,
Я отрекаюсь отъ тебя!
Ты вся—въ кошмарностяхъ, въ разорванныхъ мечтаньяхъ,
Въ стихійныхъ шорохахъ, въ лохмотьяхъ, въ бормотаньяхъ,
10 Шпіоновъ любишь ты, и шепчетъ съ Ночью рабъ,
Твои доносчики—шуршанья змѣй и жабъ.
Ты рѣчь окольную съ больной душой заводишь,
И по трясинамъ съ ней, и по тоскѣ съ ней бродишь.
Распространяешь чадъ, зловѣщій сонъ и тишь,
15 Луну ущербную и ту гасить спѣшишь.
Проклятіе душѣ, коли тебѣ повѣритъ,
Всѣ разстоянья Ночь рукою черной мѣритъ.
Рукою мертвою мѣшаетъ все, мутитъ,
Пугаетъ, мучаетъ, удавно шелеститъ.
Нет, Ночь! Когда душа, мечтая,
Ещё невинно-молодая,
Блуждала — явное любя,
Казалось мне, что ты — святая,
5 Но блекнут чары, отпадая, —
Старуха, страшная, седая,
Я отрекаюсь от тебя!
Ты вся — в кошмарностях, в разорванных мечтаньях,
В стихийных шорохах, в лохмотьях, в бормотаньях,
10 Шпионов любишь ты, и шепчет с Ночью раб,
Твои доносчики — шуршанья змей и жаб.
Ты речь окольную с больной душой заводишь,
И по трясинам с ней, и по тоске с ней бродишь.
Распространяешь чад, зловещий сон и тишь,
15 Луну ущербную и ту гасить спешишь.
Проклятие душе, коли тебе поверит,
Все расстоянья Ночь рукою чёрной мерит.
Рукою мёртвою мешает всё, мути́т,
Пугает, мучает, удавно шелестит.
