Выйдемъ чуть-чуть за предѣлы города. Передъ нами красивый сосновый и смѣшанный лѣсъ, живописная гора, на вершинѣ ея старинный замокъ-крѣпость, руины Бельверъ. Башня этого замка, съ величественнымъ своимъ видомъ, служила живописною тюрьмой для многихъ знатныхъ узниковъ. Приближенный Карла Четвертаго, поэтъ и историкъ Ховельяносъ не безплодно провелъ здѣсь время, и въ теченіе своего узничества написалъ исторію этого Замка, другой, генералъ Ляси, иначе связанъ съ этимъ мѣстомъ—онъ былъ здѣсь разстрѣлянъ, и иные по-иному связали свои имена съ величественнымъ склономъ лѣсистой горы. Но деревья о нихъ не помнятъ, и соловьи, въ весенней свободѣ своей, поютъ лишь о соловьиномъ счастьи и сладости быть въ возрождающей сказкѣ Земли. Цвѣты и деревья,—я люблю ихъ вездѣ. Ихъ красоту, ихъ стройность, ихъ безмолвіе. Такъ привыкаешь ощущать какую-то безгласную сказку въ ихъ застывшей тишинѣ, что, когда подъ вѣтромъ деревья начинаютъ шелестѣть, душа изумляется на эту неожиданность, и ловитъ въ смутныхъ шелестахъ запредѣльныя откровенія. Цвѣты и деревья,—я смотрю на нихъ—и проникаюсь кротостью дней первоначальныхъ. Цвѣты и деревья это братья мои и сестры мои, это мои невѣсты—ой, какъ много невѣстъ! Что же мнѣ дѣлать? Что? Всѣхъ любить, всѣхъ цѣловать, губами души или тѣла. Въ этомъ высшая мудрость. И счастье.
Можно взять экипажъ и отправиться дальше куда-нибудь. Въ Манакоръ, напримѣръ, съ его знаменитыми пещерами, гдѣ на обѣднѣ гротовъ, съ молитвеннымъ полусумракомъ, въ этихъ храмахъ пещерныхъ духовъ, мерцаютъ свѣчи сталактитовъ. Въ малый городокъ Польенсу, окруженный сельской плодородной изумрудностью. Въ тихую гавань Сольеръ. Въ Вальдемосу и Мирамаръ, этотъ шелліевскій сонъ, лазурное видѣніе. Прозрачность и взнесенность красоты. Воздушно какъ на Капри и въ окрестностяхъ Неаполя. Горы, покрытыя нѣжно-нарядными, свѣже-зелеными деревьями. Изобиліе цвѣтовъ. И въ полдень звенятъ и гремятъ соловьи. А тамъ внизу глубоко-застывшее безгласное голубое зеркало. Здѣсь научаешься любить Средиземное море особой любовью, уводящей къ античнымъ днямъ. Чувствуешь дріадъ и нимфъ. Весь міръ кругомъ кажется зачарованнымъ, скованнымъ сказкою свѣтлаго полдня. И поразительно видѣть сверху, съ горы, прозрачно-голубыя воды, которыя какъ будто заснули навсегда по слову волшебника, и на много-много саженей вглубь ясное четко-означенное дно. Камешки тамъ, раковины, разноцвѣтныя полосы, подводное царство голубого Морского бога. И нѣтъ, нѣтъ ни малѣйшаго ощущенія возможности бури и движенія. Буря бываетъ гдѣ-то въ иномъ мірѣ, не здѣсь, а сюда ей всѣ входы запретны. Въ это зеркало смотрятъ лишь тихіе, счастливые, спокойные и успокоенные.
Но прежде чѣмъ достигнешь этого лазурнаго царства, выѣзжая изъ Пальмы, долгіе часы ѣдешь по дорогѣ, проходящей черезъ кошмарныя области оливковаго лѣса. Я сказалъ, что деревья мои братья и мои сестры. Если это правда, то сѣдыя столѣтнія оливы, ростущія на Майоркѣ, между Пальмой и Вальдемосой и Мирамаромъ, суть дьявольскіе мои братья, суть вѣдьмовскія мои сестры, и невѣсты моихъ изступленныхъ видѣній на извращенномъ шабашѣ. Нигдѣ никогда я не видалъ подобныхъ деревьевъ, такихъ уродливыхъ сновъ растительнаго царства. Версты и версты ѣдешь по ровной дорогѣ, направо и налѣво искривленныя оливы. Старыя эти оливы?—спрашиваешь возницу. Онъ дѣлаетъ таинственную мину, какъ будто
Выйдем чуть-чуть за пределы города. Перед нами красивый сосновый и смешанный лес, живописная гора, на вершине её старинный замок-крепость, руины Бельвер. Башня этого замка, с величественным своим видом, служила живописною тюрьмой для многих знатных узников. Приближенный Карла Четвертого, поэт и историк Ховельянос не бесплодно провел здесь время, и в течение своего узничества написал историю этого Замка, другой, генерал Ляси, иначе связан с этим местом — он был здесь расстрелян, и иные по-иному связали свои имена с величественным склоном лесистой горы. Но деревья о них не помнят, и соловьи, в весенней свободе своей, поют лишь о соловьином счастье и сладости быть в возрождающей сказке Земли. Цветы и деревья, — я люблю их везде. Их красоту, их стройность, их безмолвие. Так привыкаешь ощущать какую-то безгласную сказку в их застывшей тишине, что, когда под ветром деревья начинают шелестеть, душа изумляется на эту неожиданность, и ловит в смутных шелестах запредельные откровения. Цветы и деревья, — я смотрю на них — и проникаюсь кротостью дней первоначальных. Цветы и деревья это братья мои и сестры мои, это мои невесты — ой, как много невест! Что же мне делать? Что? Всех любить, всех целовать, губами души или тела. В этом высшая мудрость. И счастье.
Можно взять экипаж и отправиться дальше куда-нибудь. В Манакор, например, с его знаменитыми пещерами, где на обедне гротов, с молитвенным полусумраком, в этих храмах пещерных духов, мерцают свечи сталактитов. В малый городок Польенсу, окруженный сельской плодородной изумрудностью. В тихую гавань Сольер. В Вальдемосу и Мирамар, этот шеллиевский сон, лазурное видение. Прозрачность и взнесенность красоты. Воздушно как на Капри и в окрестностях Неаполя. Горы, покрытые нежно-нарядными, свеже-зелеными деревьями. Изобилие цветов. И в полдень звенят и гремят соловьи. А там внизу глубоко-застывшее безгласное голубое зеркало. Здесь научаешься любить Средиземное море особой любовью, уводящей к античным дням. Чувствуешь дриад и нимф. Весь мир кругом кажется зачарованным, скованным сказкою светлого полдня. И поразительно видеть сверху, с горы, прозрачно-голубые воды, которые как будто заснули навсегда по слову волшебника, и на много-много саженей вглубь ясное четко-означенное дно. Камешки там, раковины, разноцветные полосы, подводное царство голубого Морского бога. И нет, нет ни малейшего ощущения возможности бури и движения. Буря бывает где-то в ином мире, не здесь, а сюда ей все входы запретны. В это зеркало смотрят лишь тихие, счастливые, спокойные и успокоенные.
Но прежде чем достигнешь этого лазурного царства, выезжая из Пальмы, долгие часы едешь по дороге, проходящей через кошмарные области оливкового леса. Я сказал, что деревья мои братья и мои сестры. Если это правда, то седые столетния оливы, растущие на Майорке, между Пальмой и Вальдемосой и Мирамаром, суть дьявольские мои братья, суть ведьмовские мои сестры, и невесты моих исступленных видений на извращенном шабаше. Нигде никогда я не видал подобных деревьев, таких уродливых снов растительного царства. Версты и версты едешь по ровной дороге, направо и налево искривленные оливы. Старые эти оливы? — спрашиваешь возницу. Он делает таинственную мину, как будто
