Я на законы посягать.
А то вполнѣ я заслужилъ бы
Изгнанья отъ твоихъ очей,
Какъ исто-справедливой кары.
30.
Студентомъ я быть собирался.
Твою красоту увидалъ я,
Чернила, перо и бумагу
Изъ самаго Ада тутъ взялъ я.
31.
Всѣ звѣзды, всѣ свѣты ночные
Покорствуютъ лику дневному,
У ногъ я твоихъ и покорный,
Смуглянка моей души.
32.
Марія, Марія, цвѣтокъ красоты,
Тобою я боленъ, тобой умираю.
Имѣешь цѣлебное ты врачеванье,
Больному здоровье верни.
Говорятъ, голубое есть ревность,
И что алое есть веселость,
А зеленое есть надежда,
На тебя, жизнь моя, уповаю.
Дай мнѣ руку, голубка,
Чтобъ взойти въ голубятню;
Мнѣ сказали, одна ты,—
Вотъ въ компанію я.
- ↑ Къ пѣснѣ 33-й. — Есть такая разнопѣвность:
Говорятъ, что черное есть трауръ,
Говорятъ, что алое—веселье,
Нарядись въ зеленое, малютка,
Будешь ты надеждою моей.
Въ „Romancero General“—нѣчто въ родѣ нашихъ историческихъ былинъ—читаемъ, между прочимъ, описаніе ревнующаго кабальеро (2-а ed. I, ns. 46, 49).
Шесть его сопровождаютъ
Слугъ, что служатъ господину,
Всѣ въ зеленое одѣты:
Цвѣтъ надежды при любви.
На копьѣ, съ желѣзкой рядомъ,
Голубую мчитъ онъ ленту:
Это—ревность, тѣхъ, кто любитъ.
Заставляетъ прегрѣшать.
Испанскій народъ сохраняетъ въ пѣсняхъ эту символику. Примѣръ тому—слѣдующія coplas.
Ужь давно, какъ зеленое
Мнѣ даетъ безпокойство,
Ибо всѣ мои чаянья
Обернулись въ лазурныя.
--
Говорятъ, что меня ты не любишь,
Мнѣ мало до этого дѣла,
Одѣваюсь завтра я въ трауръ
Изъ бѣлой тафты.
--
Сколь многіе съ надеждой
Превесело живутъ!
Ословъ на свѣтѣ сколько
Зеленое ѣдятъ!
Знаменитый Го́нгора, Испанскій утонченникъ старинныхъ временъ, писавшій за 300 лѣтъ до нынѣшнихъ „декадентовъ“, также любилъ символику красокъ.
Цвѣточки розмарина,
Малютка Исабель,
Сегодня голубые,
А завтра будутъ медъ.
Ревнуешь ты, малютка…
У разныхъ народовъ символика красокъ разная. Въ то время, какъ Испанцы связываютъ ревность съ голубымъ цвѣтомъ, Отелло погибаетъ мучимый зеленоглазымъ чудовищемъ ревности. Бретонцы полагаютъ, что голубой цвѣтъ неба есть цвѣтъ времени. Древніе Майи считали голубой цвѣтъ символомъ святости и цѣломудрія, а отсюда—счастія, какъ освобожденія отъ путъ вещества. Въ Египтѣ и въ Индіи голубой—это цвѣтъ боговъ. Вишну на своемъ семиглавомъ змѣѣ—голубой. Въ Египтѣ, въ Майѣ и въ Халдеѣ голубой цвѣтъ связывался со смертью и употреблялся при похоронахъ, какъ это доселѣ въ Бухарѣ. Желтый—въ Китаѣ и въ Майѣ—принадлежность царской фамиліи, красный—благородныхъ. Великій Египетскій сфинксъ былъ окрашенъ въ красный цвѣтъ. Римскіе солдаты выкрашивали свое тѣло въ красное—въ знакъ побѣдительной храбрости. У многихъ народовъ красный есть цвѣтъ жизни и страсти.
Символика и тайный смыслъ цвѣтовъ очень интересная и мало разработанная область. Вліяніе каждаго отдѣльнаго цвѣта на возникновеніе отдѣльныхъ, совершенно опредѣленныхъ, душевныхъ состояній есть фактъ несомнѣнный. Но психологія красокъ различествуетъ весьма, когда мы имѣемъ дѣло съ особо впечатлительными художественными натурами. Я лично могу сказать про себя, что ярко-красный цвѣтъ и золотисто-желтый вызываютъ во мнѣ ликующую радость жизни, при чемъ алый цвѣтъ тревожитъ, а золотистый умиротворяетъ въ волненіи. Зеленый цвѣтъ доставляетъ тихую радость, счастіе длительное. Голубой—вызываетъ уходящую мечтательность. Темно-синій подавляетъ. Лиловый производитъ гнетущее впечатлѣніе, и даже свѣтло-лиловый—связанъ съ чѣмъ-то зловѣщимъ. Бѣлый и черный цвѣтъ, отрицаемые, какъ таковые, но признаваемые глазомъ, при всемъ своемъ различіи производятъ однородное впечатлѣніе—изысканной красоты, благородства и стройности. Я сказалъ бы, что черный и бѣлый цвѣтъ, два эти предѣльные цвѣта, по ихъ дѣйствію на меня, такъ же похожи и такъ же различны, какъ черный лебедь и бѣлый лебедь. Ихъ одежда различна, а душа одна.
Въ своей поэмѣ „Фата-Моргана“ („Литургія Красоты“) я попытался свести въ художественное цѣлое свои ощущенія отъ различныхъ красокъ. Дальнѣйшую попытку въ этомъ направленіи, очень интересную, сдѣлалъ, въ будущемъ весьма крупный, но и теперь уже несомнѣнный, поэтъ, Сергѣй Городецкій, въ поэмѣ „Радуга“ („Дикая Воля“).
Настанетъ время—и оно не такъ далеко—когда жизнь наша, въ большихъ, въ великихъ городахъ, такъ же, какъ среди природы, построенная на принципѣ художественной гармоніи, каждому цвѣту дастъ опредѣленное мѣсто и точно выработанныя соотношенія, и мы будемъ играть красками съ той же увѣренностью и съ тѣми же великими послѣдствіями, какъ теперь мы играемъ электричествомъ и паромъ. - ↑ Къ пѣснѣ 34-й.—Есть разнопѣвность:
Протянись ко мнѣ, голубка,
Да войду въ твое гнѣздо.
Ты одна, мнѣ разсказали,
Я хочу съ тобой побыть.
Этотъ мотивъ повторяется различно.
— Птичка неба, разскажи мнѣ,
Гдѣ твое гнѣздо?
— А оно въ соснѣ зеленой,
Скрытно межь вѣтвей.
Подобная же Португальская пѣсня звучитъ съ угрожающей ироніей (Theophilo Braga, Cancioneiro е romancеirо geral portuguez, Porto, 1867, II, 75, 1):
Помираешь, чтобъ развѣдать,
Гдѣ постель моя. Но, слушай,
На прибрежьи, надъ рѣкою,
Тамъ, гдѣ шпажная трава.
Я на законы посягать.
А то вполне я заслужил бы
Изгнанья от твоих очей,
Как исто-справедливой кары.
30
Студентом я быть собирался.
Твою красоту увидал я,
Чернила, перо и бумагу
Из самого Ада тут взял я.
31
Все звёзды, все светы ночные
Покорствуют лику дневному,
У ног я твоих и покорный,
Смуглянка моей души.
32
Мария, Мария, цветок красоты,
Тобою я болен, тобой умираю.
Имеешь целебное ты врачеванье,
Больному здоровье верни.
Говорят, голубое есть ревность,
И что алое есть весёлость,
А зелёное есть надежда,
На тебя, жизнь моя, уповаю.
Дай мне руку, голубка,
Чтоб взойти в голубятню;
Мне сказали, одна ты, —
Вот в компанию я.
- ↑ К песне 33-й. — Есть такая разнопевность:
Говорят, что чёрное есть траур,
Говорят, что алое — веселье,
Нарядись в зелёное, малютка,
Будешь ты надеждою моей.
В «Romancero General» — нечто вроде наших исторических былин — читаем, между прочим, описание ревнующего кабальеро (2-а ed. I, ns. 46, 49).
Шесть его сопровождают
Слуг, что служат господину,
Все в зелёное одеты:
Цвет надежды при любви.
На копьё, с железкой рядом,
Голубую мчит он ленту:
Это — ревность, тех, кто любит.
Заставляет прегрешать.
Испанский народ сохраняет в песнях эту символику. Пример тому — следующие coplas.
Уж давно, как зелёное
Мне дает беспокойство,
Ибо все мои чаянья
Обернулись в лазурные.
--
Говорят, что меня ты не любишь,
Мне мало до этого дела,
Одеваюсь завтра я в траур
Из белой тафты.
--
Сколь многие с надеждой
Превесело живут!
Ослов на свете сколько
Зелёное едят!
Знаменитый Гонгора, Испанский утонченник старинных времён, писавший за 300 лет до нынешних «декадентов», также любил символику красок.
Цветочки розмарина,
Малютка Исабель,
Сегодня голубые,
А завтра будут мёд.
Ревнуешь ты, малютка…
У разных народов символика красок разная. В то время, как Испанцы связывают ревность с голубым цветом, Отелло погибает мучимый зеленоглазым чудовищем ревности. Бретонцы полагают, что голубой цвет неба есть цвет времени. Древние Майи считали голубой цвет символом святости и целомудрия, а отсюда — счастья, как освобождения от пут вещества. В Египте и в Индии голубой — это цвет богов. Вишну на своём семиглавом змее — голубой. В Египте, в Майе и в Халдее голубой цвет связывался со смертью и употреблялся при похоронах, как это доселе в Бухаре. Жёлтый — в Китае и в Майе — принадлежность царской фамилии, красный — благородных. Великий Египетский сфинкс был окрашен в красный цвет. Римские солдаты выкрашивали своё тело в красное — в знак победительной храбрости. У многих народов красный есть цвет жизни и страсти.
Символика и тайный смысл цветов очень интересная и мало разработанная область. Влияние каждого отдельного цвета на возникновение отдельных, совершенно определённых, душевных состояний есть факт несомненный. Но психология красок различествует весьма, когда мы имеем дело с особо впечатлительными художественными натурами. Я лично могу сказать про себя, что ярко-красный цвет и золотисто-жёлтый вызывают во мне ликующую радость жизни, причём алый цвет тревожит, а золотистый умиротворяет в волнении. Зелёный цвет доставляет тихую радость, счастье длительное. Голубой — вызывает уходящую мечтательность. Тёмно-синий подавляет. Лиловый производит гнетущее впечатление, и даже светло-лиловый — связан с чем-то зловещим. Белый и чёрный цвет, отрицаемые, как таковые, но признаваемые глазом, при всём своём различии производят однородное впечатление — изысканной красоты, благородства и стройности. Я сказал бы, что чёрный и белый цвет, два эти предельные цвета, по их действию на меня, так же похожи и так же различны, как чёрный лебедь и белый лебедь. Их одежда различна, а душа одна.
В своей поэме «Фата-Моргана» («Литургия Красоты») я попытался свести в художественное целое свои ощущения от различных красок. Дальнейшую попытку в этом направлении, очень интересную, сделал, в будущем весьма крупный, но и теперь уже несомненный, поэт, Сергей Городецкий, в поэме «Радуга» («Дикая Воля»).
Настанет время — и оно не так далеко — когда жизнь наша, в больших, в великих городах, так же, как среди природы, построенная на принципе художественной гармонии, каждому цвету даст определённое место и точно выработанные соотношения, и мы будем играть красками с той же уверенностью и с теми же великими последствиями, как теперь мы играем электричеством и паром. - ↑ К песне 34-й. — Есть разнопевность:
Протянись ко мне, голубка,
Да войду в твоё гнездо.
Ты одна, мне рассказали,
Я хочу с тобой побыть.
Этот мотив повторяется различно.
— Птичка неба, расскажи мне,
Где твоё гнездо?
— А оно в сосне зелёной,
Скрытно меж ветвей.
Подобная же Португальская песня звучит с угрожающей иронией (Theophilo Braga, Cancioneiro е romancеirо geral portuguez, Porto, 1867, II, 75, 1):
Помираешь, чтоб разведать,
Где постель моя. Но, слушай,
На прибрежьи, над рекою,
Там, где шпажная трава.
