стичныхъ гимнахъ, образъ своей возлюбленной, чьи поцѣлуи слаще мирры и вина. И Шелли, въ поэмѣ „Эпипсихидіонъ“, отдается тому же побужденію, когда, описывая идеальную Эмилію Вивіани, онъ нагромождаетъ одинъ образъ на другой. И Эдгаръ По въ своей геніальной фантазіи „Лигейя“, рисуя сказочную женщину, создаетъ поэму женскаго лица.
Мы имѣемъ здѣсь дѣло съ той способностью человѣческой души, которую я назову радостью многогранности, и—какъ ни страшно научное слово—назову еще усладою классификаціи. Эта способность проявляется у людей влюбленныхъ, у людей, страстно любящихъ что-нибудь, побуждаемыхъ этой исключительной любовью къ непрерывному созерцанію любимаго, а отсюда къ открытію въ томъ, что любишь, вѣчно новыхъ и новыхъ оттѣнковъ. Эта способность составляетъ неотъемлемую черту цѣлыхъ народовъ, которые по страстности своей всегда находятся въ космической влюбленности. Мы, Сѣверяне, мы, бѣлоликіе, блѣдные, смотря на родную природу, куда какъ односложны въ наименованіяхъ. Видимъ иву, скажемъ—плакучая ива, вѣтвистая ива, и снова—плакучая ива. Лѣсную красавицу нашу, березу, называемъ бѣлой березой, кудрявой, скажемъ иногда—тонкоствольная береза, сравнимъ иногда березу съ молодою дѣвушкой. Дальше не пойдемъ. Вырвется у насъ, въ счастливую минуту, пять-шесть опредѣленій, и затѣмъ Сѣверная мысль вступаетъ въ кругъ повторностей. Возьмите Индусскую фантазію, Индусскую воспріимчивость, и вы увидите нѣчто совершенно иное. Каждому растенію Индусъ, кромѣ основного названія, даетъ еще цѣлый рядъ другихъ. (См., напримѣръ, Hector Dufrené. La Flore Sanscrite. Paris. 1887.) Бамбукъ для Индуса не только бамбукъ, но еще—жадный до воды;—узлистый;—стеблеподобный;—древо для лука;—на крайнихъ вѣтвяхъ плодоносный;—сѣмя смерти;—
стичных гимнах, образ своей возлюбленной, чьи поцелуи слаще мирры и вина. И Шелли, в поэме «Эпипсихидион», отдаётся тому же побуждению, когда, описывая идеальную Эмилию Вивиани, он нагромождает один образ на другой. И Эдгар По в своей гениальной фантазии «Лигейя», рисуя сказочную женщину, создаёт поэму женского лица.
Мы имеем здесь дело с той способностью человеческой души, которую я назову радостью многогранности, и — как ни страшно научное слово — назову ещё усладою классификации. Эта способность проявляется у людей влюблённых, у людей, страстно любящих что-нибудь, побуждаемых этой исключительной любовью к непрерывному созерцанию любимого, а отсюда к открытию в том, что любишь, вечно новых и новых оттенков. Эта способность составляет неотъемлемую черту целых народов, которые по страстности своей всегда находятся в космической влюблённости. Мы, Северяне, мы, белоликие, бледные, смотря на родную природу, куда как односложны в наименованиях. Видим иву, скажем — плакучая ива, ветвистая ива, и снова — плакучая ива. Лесную красавицу нашу, берёзу, называем белой берёзой, кудрявой, скажем иногда — тонкоствольная берёза, сравним иногда берёзу с молодою девушкой. Дальше не пойдём. Вырвется у нас, в счастливую минуту, пять-шесть определений, и затем Северная мысль вступает в круг повторностей. Возьмите Индусскую фантазию, Индусскую восприимчивость, и вы увидите нечто совершенно иное. Каждому растению Индус, кроме основного названия, даёт ещё целый ряд других. (См., например, Hector Dufrené. La Flore Sanscrite. Paris. 1887.) Бамбук для Индуса не только бамбук, но ещё — жадный до воды; — узлистый; — стеблеподобный; — древо для лука; — на крайних ветвях плодоносный; — семя смерти; —
