Хоть жестока, какъ пантера, въ ней вся жизнь моя и вѣра.
Это имя въ токъ размѣра я позднѣй внесу съ хвалой.
О любви пою верховной — неземной и безгрѣховной.
Стихъ объ этомъ полнословный трудно спѣть, бѣгутъ слова.
Та любовь отъ доли тѣсной душу мчитъ въ просторъ небесный.
Свѣтъ сверкаетъ въ ней безвѣстный, здѣсь лишь видимый едва.
Говорить объ этомъ трудно. Даже мудрымъ многочудна
110 Та любовь. И здѣсь не скудно, — многощедро, — пой и пой.
Все сказать о ней нѣтъ власти. Лишь скажу: Земные страсти
Подражаютъ ей отчасти, зажигая отблескъ свой.
По-Арабски, кто влюбленный, тотъ безумный. Точно сонный,
Видитъ онъ невоплощенной уводящую мечту.
Тѣмъ желанна близость Бога. Но пространна та дорога.
Эти прямо, отъ порога, досягаютъ красоту.
Я дивлюсь, зачѣмъ безправно, то, что тайно, дѣлать явно.
Мысль людская своенравна. Для чего любовь — стыдить?
Всякій срокъ здѣсь — слишкомъ рано. День придетъ, не тронь тумана.
120 О, любовь — сплошная рана. Рану — нужно ль бередить?
Хоть жестока, как пантера, в ней вся жизнь моя и вера.
Это имя в ток размера я поздней внесу с хвалой.
О любви пою верховной — неземной и безгреховной.
Стих об этом полнословный трудно спеть, бегут слова.
Та любовь от доли тесной душу мчит в простор небесный.
Свет сверкает в ней безвестный, здесь лишь видимый едва.
Говорить об этом трудно. Даже мудрым многочудна
110 Та любовь. И здесь не скудно, — многощедро, — пой и пой.
Всё сказать о ней нет власти. Лишь скажу: Земные страсти
Подражают ей отчасти, зажигая отблеск свой.
По-арабски, кто влюблённый, тот безумный. Точно сонный,
Видит он невоплощённой уводящую мечту.
Тем желанна близость Бога. Но пространна та дорога.
Эти прямо, от порога, досягают красоту.
Я дивлюсь, зачем бесправно, то, что тайно, делать явно.
Мысль людская своенравна. Для чего любовь — стыдить?
Всякий срок здесь — слишком рано. День придёт, не тронь тумана.
120 О, любовь — сплошная рана. Рану — нужно ль бередить?
