Тѣшить мысль, какъ мотыльками, — если жь нѣтъ, не любитъ онъ.
О, любить! любовь есть тайна, свѣтъ, что льнетъ необычайно.
Неразгаданно, безкрайно свѣтитъ свѣтъ того огня.
Не простое лишь хотѣнье, это — дымно, это — тлѣнье,
Здѣсь есть тонкость различенья, — услыхавъ, пойми меня.
Кто упоренъ въ чувствѣ жданномъ, онъ пребудетъ постояннымъ,
Неизмѣннымъ, необманнымъ, — гнетъ разлуки приметъ онъ.
Приметъ гнѣвъ онъ, если надо, будетъ грусть ему отрада.
40 Тотъ, кто зналъ лишь сладость взгляда, ласки лишь, — не любитъ онъ.
Кто, горя сердечной кровью, льнулъ съ тоскою къ изголовью,
Назоветъ ли онъ любовью эту легкую игру.
Льнуть къ одной, смѣнять другою, это я зову игрою.
Если-жь я люблю душою, — цѣлый міръ скорбей беру.
Только въ томъ любовь достойна, что, любя тревожно, знойно,
Пряча боль, проходитъ стройно, уходя въ безлюдье, въ сонъ,
Лишь съ собой забыться смѣетъ, бьется, плачетъ, пламенѣетъ,
И царей онъ не робѣетъ, но любви робѣетъ онъ.
Связанъ пламеннымъ закономъ, какъ въ лѣсу идя зеленомъ,
Тешить мысль, как мотыльками, — если ж нет, не любит он.
О, любить! любовь есть тайна, свет, что льнёт необычайно.
Неразгаданно, бескрайно светит свет того огня.
Не простое лишь хотенье, это — дымно, это — тленье,
Здесь есть тонкость различенья, — услыхав, пойми меня.
Кто упорен в чувстве жданном, он пребудет постоянным,
Неизменным, необманным, — гнёт разлуки примет он.
Примет гнев он, если надо, будет грусть ему отрада.
40 Тот, кто знал лишь сладость взгляда, ласки лишь, — не любит он.
Кто, горя сердечной кровью, льнул с тоскою к изголовью,
Назовёт ли он любовью эту лёгкую игру.
Льнуть к одной, сменять другою, это я зову игрою.
Если ж я люблю душою, — целый мир скорбей беру.
Только в том любовь достойна, что, любя тревожно, знойно,
Пряча боль, проходит стройно, уходя в безлюдье, в сон,
Лишь с собой забыться смеет, бьётся, плачет, пламенеет,
И царей он не робеет, но любви робеет он.
Связан пламенным законом, как в лесу идя зелёном,
