Вѣй! вѣй! вѣй!
Вѣй вѣтеръ моря, вдоль береговъ Помэнока!
Я жду и все жду, когда ты привѣешь мнѣ вѣяньемъ подругу мою.
Да, когда звѣзды блистали,
Всю ночь на зубцѣ вѣхи, иззубренной мхами,
Внизу почти среди волнъ съ ихъ захлестываньемъ,
Сидѣлъ одинокій пѣвецъ, дивно рождая слезы.
Подругу свою онъ звалъ,
60 Онъ изливалъ значенія, которыя знаю изъ всѣхъ людей только я.
Да, братъ мой, я знаю,
Другіе того не могли бы, но я сохранилъ твою каждую ноту,
Ибо не разъ, о, не разъ, смутно скользя къ этой бухтѣ,
Безмолвный, избѣгая сіяющихъ лунныхъ лучей, сливаясь съ тѣнями,
Отзывая теперь туманныя формы, отзвуки эти, звуки и всѣ очертанья различныя въ ихъ раздѣленьяхъ,
Неутомимо бѣлыя руки въ кипѣньи буруна кидая,
Я, съ ногами босыми, ребенокъ, съ волосами, вѣтромъ разметанными,
Долго и долго внималъ.
Вей! вей! вей!
Вей ветер моря, вдоль берегов Помэнока!
Я жду и всё жду, когда ты привеешь мне веяньем подругу мою.
Да, когда звёзды блистали,
Всю ночь на зубце вехи, иззубренной мхами,
Внизу почти среди волн с их захлестываньем,
Сидел одинокий певец, дивно рождая слёзы.
Подругу свою он звал,
60 Он изливал значения, которые знаю из всех людей только я.
Да, брат мой, я знаю,
Другие того не могли бы, но я сохранил твою каждую ноту,
Ибо не раз, о, не раз, смутно скользя к этой бухте,
Безмолвный, избегая сияющих лунных лучей, сливаясь с тенями,
Отзывая теперь туманные формы, отзвуки эти, звуки и все очертанья различные в их разделеньях,
Неутомимо белые руки в кипении буруна кидая,
Я, с ногами босыми, ребёнок, с волосами, ветром разметанными,
Долго и долго внимал.
