Старый Океанъ, повѣдай мнѣ, какія въ лонѣ твоемъ совершались первыя таинства тѣла живого? Первыя развертыванья нервныхъ цвѣтовъ, въ которыхъ духъ расцвѣталъ? Но ты двукратно стеръ съ лица земли тѣ дивотворныя и неискусныя формы перваго духа и теперь ужь достовѣрно не выявишь дивъ, которыя въ лонѣ Очи Божьи осматривали. Исполинскія губки и растенія-змѣи выходили изъ серебряныхъ волнъ; живоросли стократными ногами ставали на землю, уста ко дну земному обративши. Слизнякъ и улитка, у камня отца своего взявши тѣла въ оборону, прильнули къ скаламъ, удивленные жизнью, каменными щитами накрытые. Осторожность показала себя наипервой въ рогахъ слизняка,—потребность защиты и испугъ, причиненный движеніемъ жизни, прилѣпили устрицу къ скаламъ. И породились въ лонѣ водномъ чудовища осторожныя, лѣнивыя, холодныя, противоборствующія съ отчаяніемъ движенію волнъ, ожидающія смерти на мѣстѣ, гдѣ родились, не вѣдающія вовсе ничего о дальнѣйшей природѣ. А Ты повѣдай мнѣ, Господи, какія были въ тѣхъ твореніяхъ первыя просьбы къ Тебѣ, какія дивныя и чудовищныя желанія? Ибо вотъ не знаю, которое изъ тѣхъ страшилищъ безформенныхъ, почуявши въ нервной системѣ движенье и умиленье, возжелало троичнаго сердца, чтобы Ты ему его далъ, Господи, и одно, умѣстивши посрединѣ, два другія Ты умѣстилъ какъ бы на стражѣ по бокамъ; и съ той поры духъ, который таковую форму переживалъ, въ трехъ сердцахъ радость рожденія и въ трехъ сердцахъ бодецъ и болѣсть смерти отъ Тебя, Господи, принялъ, повѣдай? Который же это мученикъ изъ тѣхъ сердецъ Тебѣ два принесъ въ жертву, а, одно только въ лонѣ оставивъ, все творчество и жажду обратилъ къ любопытству, и создалъ тѣ глаза, которые нынѣ въ выкопаныхъ моллюскахъ дивятъ завершенностью, а въ первыхъ дняхъ творенія свѣтить должны были на днѣ воды какъ бы карбункулы чародѣйскіе, въ первый разъ на днѣ моря явленные, камни какъ бы живые, движимые, обращающіеся, глядящіе на міръ, а съ той поры навсегда ужь открытые, дабы стали свѣтильниками разума, впервые нынѣ, о, Боже, сомнѣвающимися людьми не разъ добровольно замкнутые, въ первый разъ въ скептикѣ названные обманщиками разума, облыгателями опыта. О, Боже, вотъ въ полипѣ, вотъ въ чернильникѣ, вижу появленіе мозга и слуха, вижу въ подморской природѣ цѣлый первый очеркъ человѣка, вижу всѣ члены мои ужь готовые, ужь движимые, сростись когда-нибудь предназначенные, а теперь страхомъ и ужасомъ разрубленнаго тѣла проникающіе. Пока, наконецъ, Духъ, измученный борьбою съ исполин-
Старый Океан, поведай мне, какие в лоне твоем совершались первые таинства тела живого? Первые развертыванья нервных цветов, в которых дух расцветал? Но ты двукратно стер с лица земли те дивотворные и неискусные формы первого духа и теперь уж достоверно не выявишь див, которые в лоне Очи Божьи осматривали. Исполинские губки и растения-змеи выходили из серебряных волн; живоросли стократными ногами ставали на землю, уста ко дну земному обративши. Слизняк и улитка, у камня отца своего взявши тела в оборону, прильнули к скалам, удивленные жизнью, каменными щитами накрытые. Осторожность показала себя наипервой в рогах слизняка, — потребность защиты и испуг, причиненный движением жизни, прилепили устрицу к скалам. И породились в лоне водном чудовища осторожные, ленивые, холодные, противоборствующие с отчаянием движению волн, ожидающие смерти на месте, где родились, не ведающие вовсе ничего о дальнейшей природе. А Ты поведай мне, Господи, какие были в тех творениях первые просьбы к Тебе, какие дивные и чудовищные желания? Ибо вот не знаю, которое из тех страшилищ бесформенных, почуявши в нервной системе движенье и умиленье, возжелало троичного сердца, чтобы Ты ему его дал, Господи, и одно, уместивши посредине, два другие Ты уместил как бы на страже по бокам; и с той поры дух, который таковую форму переживал, в трех сердцах радость рождения и в трех сердцах бодец и болесть смерти от Тебя, Господи, принял, поведай? Который же это мученик из тех сердец Тебе два принес в жертву, а, одно только в лоне оставив, всё творчество и жажду обратил к любопытству, и создал те глаза, которые ныне в выкопаных моллюсках дивят завершенностью, а в первых днях творения светить должны были на дне воды как бы карбункулы чародейские, в первый раз на дне моря явленные, камни как бы живые, движимые, обращающиеся, глядящие на мир, а с той поры навсегда уж открытые, дабы стали светильниками разума, впервые ныне, о, Боже, сомневающимися людьми не раз добровольно замкнутые, в первый раз в скептике названные обманщиками разума, облыгателями опыта. О, Боже, вот в полипе, вот в чернильнике, вижу появление мозга и слуха, вижу в подморской природе целый первый очерк человека, вижу все члены мои уж готовые, уж движимые, срастись когда-нибудь предназначенные, а теперь страхом и ужасом разрубленного тела проникающие. Пока, наконец, Дух, измученный борьбою с исполин-
