Солнце пьетъ Воду, Вода отдается Огню, перестаетъ быть Водой, становится туманомъ, облачкомъ, тучей, обнимается съ молніей, сливается съ Огнемъ, и снова, за жертвой отдачи себя, изливается на Землю свѣтлой свѣжей дождевой водой. Солнце манитъ зерно, что спряталось въ Землю, зерно просыпается, отнимаетъ у глыбъ земныхъ соки, и глыбы отдаютъ ему питательные соки, въ зернѣ тихонько шевелится живой изумрудъ, ростокъ разрываетъ земной потолокъ ночной своей комнатки, вбираетъ въ себя воздухъ и свѣтъ, и Воздухъ и Свѣтъ дѣлятся съ нимъ, а потомъ растеніе цвѣтетъ и отцвѣтаетъ, и бросаетъ въ Землю зерна, и отдаетъ Землѣ свой умершій стебель, чтобъ этотъ стебель сталъ снова землей. Птица поетъ на вѣткѣ весеннюю свою пѣсню, а пѣсню ея слушаетъ не только содружественная птица, а и я, притаившійся подъ тѣнью вѣтвей, и звуки пѣсни входятъ въ мою душу; я принимаю въ свою душу также свѣжій духъ клейкихъ листочковъ, и дрожанье свѣтовъ по листвѣ, а вечеромъ дрожащій свѣтъ Звѣзды, и, все это взявъ у Міра, создаю звонкій стихъ, или ласковое слово, которое дарю другой душѣ, или одинокое трепетаніе счастья въ сердцѣ, и Міръ становится богаче отъ моего счастья, хотя, быть можетъ, никто, никто его не видитъ. По всѣмъ струнамъ проносится Вѣтеръ, и всѣ струны поютъ Мірозданье. Но, чтобъ было Мірозданье съ своими золотыми струнами, нужно также, чтобъ струны порывались, чтобы струны, пѣвшія такъ звонко, время отъ времени были порваны, и чтобъ Вѣтеръ, въ полнотѣ Мірозданья, былъ и холоднымъ, и жесткимъ, чтобы пѣли также и мятели. А какъ поютъ мятели, знаетъ—кому приходилось лежать и стынуть подъ снѣгомъ.
Я заглянулъ въ многолистную книгу легендъ, и съ разныхъ листовъ ея, изумрудныхъ, и бѣлыхъ, и кроваво-красныхъ, и пожелтѣвшихъ, на меня глянула одна и та же мысль, золотая мысль о Жертвѣ,
Солнце пьет Воду, Вода отдается Огню, перестает быть Водой, становится туманом, облачком, тучей, обнимается с молнией, сливается с Огнем, и снова, за жертвой отдачи себя, изливается на Землю светлой свежей дождевой водой. Солнце манит зерно, что спряталось в Землю, зерно просыпается, отнимает у глыб земных соки, и глыбы отдают ему питательные соки, в зерне тихонько шевелится живой изумруд, росток разрывает земной потолок ночной своей комнатки, вбирает в себя воздух и свет, и Воздух и Свет делятся с ним, а потом растение цветет и отцветает, и бросает в Землю зерна, и отдает Земле свой умерший стебель, чтоб этот стебель стал снова землей. Птица поет на ветке весеннюю свою песню, а песню её слушает не только содружественная птица, а и я, притаившийся под тенью ветвей, и звуки песни входят в мою душу; я принимаю в свою душу также свежий дух клейких листочков, и дрожанье светов по листве, а вечером дрожащий свет Звезды, и, всё это взяв у Мира, создаю звонкий стих, или ласковое слово, которое дарю другой душе, или одинокое трепетание счастья в сердце, и Мир становится богаче от моего счастья, хотя, быть может, никто, никто его не видит. По всем струнам проносится Ветер, и все струны поют Мирозданье. Но, чтоб было Мирозданье с своими золотыми струнами, нужно также, чтоб струны порывались, чтобы струны, певшие так звонко, время от времени были порваны, и чтоб Ветер, в полноте Мирозданья, был и холодным, и жестким, чтобы пели также и метели. А как поют метели, знает — кому приходилось лежать и стынуть под снегом.
Я заглянул в многолистную книгу легенд, и с разных листов её, изумрудных, и белых, и кроваво-красных, и пожелтевших, на меня глянула одна и та же мысль, золотая мысль о Жертве,
