Я видѣлъ птичку-бабочку (mariposa), но еще не видѣлъ птички-мушки.
Приготовился увидѣть въ Мехико ошеломляющій калейдоскопъ. Буду глядѣть на бурныя волны—съ берега.
— А! Зачѣмъ я уѣхалъ, зачѣмъ, зачѣмъ!..
Я люблю Россію и Русскихъ. О, мы, Русскіе, не цѣнимъ себя! Мы не знаемъ, какъ мы снисходительны, терпѣливы, и деликатны. Я вѣрю въ Россію, я вѣрю въ самое свѣтлое ея будущее. О томъ, какъ я принялъ вѣсть о послѣднихъ событіяхъ въ Москвѣ, не въ силахъ говорить.
Сегодня Солнце особенно ярко. Черезъ нѣсколько часовъ—переходъ въ истинную Мексику.
3 марта. Мехико.—Сейчасъ Солнце заходитъ. Идетъ дождь, большая рѣдкость здѣсь въ это время. Былъ громъ. Не странно ли?
Я не въ силахъ ничего разсказывать. Еще никакъ не могу отрѣшиться отъ волны впечатлѣній. Мысленно говорю съ тобой, но писать мнѣ такъ же странно, какъ странно было бы писать, сидя въ театрѣ. Въ Вера-Крусъ я сразу попалъ въ сказку, когда пошелъ завтракать на солнечной улицѣ, около пальмъ, а передо мной коршуны гуляли стаей, точно ручные, и пожирали какія-то непріемлемости, которыя угрюмый Мексиканецъ, подъ звонъ колокольчика, собиралъ въ свою гробообразную повозку. Эти черные коршуны—спасители города; они съ красивой жадностью уничтожаютъ то, что должно перестать существовать,—какъ у Парсовъ они пожираютъ трупы. Когда разсказываешь, это безобразно. Когда смотришь, это необыкновенно красиво. Взмахи черно-сѣрыхъ крыльевъ, клекотъ, хищныя стройныя видѣнія. Море съ берега, нѣжно-манящее. Красивыя рыбы. Старый, до потѣшности заплатанный городъ. Онъ такой же почти, какъ былъ при Кортесѣ. Печать историческихъ воспоминаній, экзотическія лица и одежды, шляпы, похожія на высокій колпакъ средневѣкового звѣздочета, всадники, объѣзжающіе городъ, смуглые старики и старухи, достойные кисти Гойи, горячее Солнце, горячіе взгляды, удивляющіеся и смѣющіеся съ дикарской наивностью. Глаза Мексиканцевъ прикасаются, когда глядятъ. Предки этихъ людей были пьяны отъ Солнца, и вотъ у нихъ осталось въ зрачкахъ воспоминаніе о празднествахъ лучей и крови, и они все еще дивятся, вспоминаютъ,—увидятъ чужое, и словно сравниваютъ со своимъ, глядятъ на міръ какъ на сонъ, во снѣ живутъ, во снѣ, ихъ обманувшемъ. У людей здѣшняго народа нѣжная интонація. Они погибли оттого, что были утонченники.
Я видел птичку-бабочку (mariposa), но еще не видел птички-мушки.
Приготовился увидеть в Мехико ошеломляющий калейдоскоп. Буду глядеть на бурные волны — с берега.
— А! Зачем я уехал, зачем, зачем!..
Я люблю Россию и Русских. О, мы, Русские, не ценим себя! Мы не знаем, как мы снисходительны, терпеливы, и деликатны. Я верю в Россию, я верю в самое светлое её будущее. О том, как я принял весть о последних событиях в Москве, не в силах говорить.
Сегодня Солнце особенно ярко. Через несколько часов — переход в истинную Мексику.
3 марта. Мехико. — Сейчас Солнце заходит. Идет дождь, большая редкость здесь в это время. Был гром. Не странно ли?
Я не в силах ничего рассказывать. Еще никак не могу отрешиться от волны впечатлений. Мысленно говорю с тобой, но писать мне так же странно, как странно было бы писать, сидя в театре. В Вера-Крус я сразу попал в сказку, когда пошел завтракать на солнечной улице, около пальм, а передо мной коршуны гуляли стаей, точно ручные, и пожирали какие-то неприемлемости, которые угрюмый Мексиканец, под звон колокольчика, собирал в свою гробообразную повозку. Эти черные коршуны — спасители города; они с красивой жадностью уничтожают то, что должно перестать существовать, — как у Парсов они пожирают трупы. Когда рассказываешь, это безобразно. Когда смотришь, это необыкновенно красиво. Взмахи черно-серых крыльев, клекот, хищные стройные видения. Море с берега, нежно-манящее. Красивые рыбы. Старый, до потешности заплатанный город. Он такой же почти, как был при Кортесе. Печать исторических воспоминаний, экзотические лица и одежды, шляпы, похожие на высокий колпак средневекового звездочета, всадники, объезжающие город, смуглые старики и старухи, достойные кисти Гойи, горячее Солнце, горячие взгляды, удивляющиеся и смеющиеся с дикарской наивностью. Глаза Мексиканцев прикасаются, когда глядят. Предки этих людей были пьяны от Солнца, и вот у них осталось в зрачках воспоминание о празднествах лучей и крови, и они всё еще дивятся, вспоминают, — увидят чужое, и словно сравнивают со своим, глядят на мир как на сон, во сне живут, во сне, их обманувшем. У людей здешнего народа нежная интонация. Они погибли оттого, что были утонченники.
