Какой контрастъ по сравненію съ Тютчевымъ и Фетомъ, царящими надъ современной литературной молодежью, и создавшими въ Россіи ту манеру поэтическаго творчества, которую я назову психологической лирикой. Тютчевъ и Фетъ живутъ какъ самые скромные тихіе люди, въ ихъ жизни нѣтъ никакого трагизма, они умираютъ, какъ библейскіе патріархи, „насыщенные днями“,—но въ ихъ поэзіи, лишенной героическаго характера и берущей сюжетами просто—на—просто разныя состоянія человѣческой души, все таинственно, все исполнено стихійной значительности, окрашено художественнымъ мистицизмомъ. Это поэзія болѣе интимная, находящая свое содержаніе не во внѣшнемъ мірѣ, а въ бездонномъ колодцѣ человѣческаго „я“, созерцающая Природу не какъ нѣчто декоративное, а какъ живую цѣльность.
Возьмемъ для наглядности нѣсколько образцовъ изъ каждаго поэта, и выберемъ эти образцы изъ тѣхъ сферъ, которыя могутъ служить наилучшимъ пробнымъ камнемъ. Эти сферы опредѣляются вопросами: какъ поэтъ понимаетъ душу поэта—какъ поэтъ рисуетъ Природу—какъ поэтъ возсоздаетъ чувство любви. Въ стихотвореніи Поэту Пушкинъ говоритъ о народной любви, объ алтарѣ, о треножникѣ, объ очень скучныхъ и очень явныхъ вещахъ, хотя онъ и бросаетъ, какъ истый полубогъ, какимъ онъ былъ, геніально-красивую строку: „Ты—царь. Живи одинъ“.
Лермонтовъ проводитъ параллель между поэтомъ и кинжаломъ.
Какъ Пушкинъ, такъ и Лермонтовъ схватываютъ внѣшнія черты, и оба задаются при этомъ дидактической цѣлью. Натура поэта, по существу своему вольная и независимая отъ временныхъ обстоятельствъ, не угадана здѣсь самими поэтами. Насколько краснорѣчивѣе, въ смыслѣ тонкости пониманія, стихи Тютчева:
„Не вѣрь, не вѣрь поэту, дѣва! |
Какой контраст по сравнению с Тютчевым и Фетом, царящими над современной литературной молодежью, и создавшими в России ту манеру поэтического творчества, которую я назову психологической лирикой. Тютчев и Фет живут как самые скромные тихие люди, в их жизни нет никакого трагизма, они умирают, как библейские патриархи, «насыщенные днями», — но в их поэзии, лишенной героического характера и берущей сюжетами просто-напросто разные состояния человеческой души, всё таинственно, всё исполнено стихийной значительности, окрашено художественным мистицизмом. Это поэзия более интимная, находящая свое содержание не во внешнем мире, а в бездонном колодце человеческого «я», созерцающая Природу не как нечто декоративное, а как живую цельность.
Возьмем для наглядности несколько образцов из каждого поэта, и выберем эти образцы из тех сфер, которые могут служить наилучшим пробным камнем. Эти сферы определяются вопросами: как поэт понимает душу поэта — как поэт рисует Природу — как поэт воссоздает чувство любви. В стихотворении Поэту Пушкин говорит о народной любви, об алтаре, о треножнике, об очень скучных и очень явных вещах, хотя он и бросает, как истый полубог, каким он был, гениально-красивую строку: «Ты — царь. Живи один».
Лермонтов проводит параллель между поэтом и кинжалом.
Как Пушкин, так и Лермонтов схватывают внешние черты, и оба задаются при этом дидактической целью. Натура поэта, по существу своему вольная и независимая от временных обстоятельств, не угадана здесь самими поэтами. Насколько красноречивее, в смысле тонкости понимания, стихи Тютчева:
«Не верь, не верь поэту, дева! |
