въ то же время боялся отдаться, подъ давленіемъ извѣстныхъ литературныхъ предразсудковъ, казавшихся мнѣ тогда, какъ они кажутся еще теперь тысячамъ, непреложной истиной. Урусовъ помогъ моей душѣ освободиться, помогъ мнѣ найти самого себя. Между прочимъ, я испытывалъ тогда предвзятую нелюбовь къ французской литературѣ. Урусовъ заставилъ меня, какъ онъ заставилъ десятки русскихъ людей, ознакомиться подробно съ двумя крупными французскими писателями, изъ которыхъ одинъ является высоко-замѣчательнымъ. Я говорю о Флоберѣ и Бодлэрѣ. Эти имена въ Россіи неразрывно связаны съ именемъ Урусова, имя Бодлэра неразрывно связано съ именемъ Урусова и во Франціи, такъ какъ онъ первый и единственный въ строго-добросовѣстномъ и кропотливомъ изслѣдованіи установилъ точный критическій текстъ книги Fleurs du Mal. Урусовъ одинъ изъ главныхъ распространителей въ Россіи поэзіи Бодлэра, и одинъ изъ первыхъ, оказавшихъ нравственную поддержку представителямъ того теченія въ поэзіи, которое получило отъ толпы осудительное названіе декадентства.
Заимствую изъ бумагъ Александра Ивановича слѣдующія строки о Бодлэрѣ. „Шарль Пьеръ Бодлэръ родился въ 1821-мъ году, въ Парижѣ. Краткій этюдъ не можетъ дать настоящаго понятія о поэзіи Бодлэра: для этого нужно не знакомство только съ ней, а проникновеніе въ ея таинственныя нѣдра. Стихотворенія Бодлэра не поддаются переводу, потому что всякое истинно-поэтическое стихотвореніе представляетъ полную гармонію формы и содержанія. Содержаніе можетъ передать переводчикъ, но какъ передать форму, выборъ словъ, настроеніе, мелодію? Конечно это невозможно“. Эти слова Урусова справедливы по существу, но слишкомъ суровы въ своей категоричности, продиктованной его религіознымъ преклоненіемъ передъ творчествомъ знаменитаго французскаго поэта. Нѣкоторыя изъ стихотвореній Бодлэра удачно переведены на русскій языкъ Якубовичемъ. Продолжаю цитаты. „Возможно ли“,—говоритъ Урусовъ,—„на пространствѣ какого-нибудь печатнаго листа, дать представленіе о поэтѣ съ необыкновенной, до болѣзненности сложной натурой, когда этотъ поэтъ мало извѣстенъ у насъ, да и на родинѣ своей извѣстенъ преимущественно артистамъ и литераторамъ? Такая задача кажется мнѣ едва ли исполнимой. Можно дать односторонне, эффектно освѣщенный, „Рембрандтовскій“ снимокъ въ родѣ эскиза: все лицо въ тѣни, съ узкой полоской свѣта,—пусть воображеніе
в то же время боялся отдаться, под давлением известных литературных предрассудков, казавшихся мне тогда, как они кажутся еще теперь тысячам, непреложной истиной. Урусов помог моей душе освободиться, помог мне найти самого себя. Между прочим, я испытывал тогда предвзятую нелюбовь к французской литературе. Урусов заставил меня, как он заставил десятки русских людей, ознакомиться подробно с двумя крупными французскими писателями, из которых один является высокозамечательным. Я говорю о Флобере и Бодлэре. Эти имена в России неразрывно связаны с именем Урусова, имя Бодлэра неразрывно связано с именем Урусова и во Франции, так как он первый и единственный в строго-добросовестном и кропотливом исследовании установил точный критический текст книги Fleurs du Mal. Урусов один из главных распространителей в России поэзии Бодлэра, и один из первых, оказавших нравственную поддержку представителям того течения в поэзии, которое получило от толпы осудительное название декадентства.
Заимствую из бумаг Александра Ивановича следующие строки о Бодлэре. «Шарль Пьер Бодлэр родился в 1821-м году, в Париже. Краткий этюд не может дать настоящего понятия о поэзии Бодлэра: для этого нужно не знакомство только с ней, а проникновение в её таинственные недра. Стихотворения Бодлэра не поддаются переводу, потому что всякое истинно-поэтическое стихотворение представляет полную гармонию формы и содержания. Содержание может передать переводчик, но как передать форму, выбор слов, настроение, мелодию? Конечно это невозможно». Эти слова Урусова справедливы по существу, но слишком суровы в своей категоричности, продиктованной его религиозным преклонением перед творчеством знаменитого французского поэта. Некоторые из стихотворений Бодлэра удачно переведены на русский язык Якубовичем. Продолжаю цитаты. «Возможно ли», — говорит Урусов, — «на пространстве какого-нибудь печатного листа, дать представление о поэте с необыкновенной, до болезненности сложной натурой, когда этот поэт мало известен у нас, да и на родине своей известен преимущественно артистам и литераторам? Такая задача кажется мне едва ли исполнимой. Можно дать односторонне, эффектно освещенный, «Рембрандтовский» снимок вроде эскиза: всё лицо в тени, с узкой полоской света, — пусть воображение
