И вотъ красота зачала, понесла,
И вотъ родила. Какъ все странно и ново!
20 Тринадцать смѣнилося лунъ. Это—годъ.
Дитя такъ красиво, такъ въ смѣхѣ жемчужно.
Всѣ Боги сбираются. Выяснить нужно,
Кому же отцовская тяга падетъ.
Весь людъ созывается, тѣ, кто богаты,
25 И тѣ, кто красивы, и тѣ, кто горбаты,
И старцы и юноши сбились гурьбой,
И даже пришелъ Конирайя съ толпой,
Весь грязный, въ лохмотьяхъ. Никто изъ громады
Отцомъ не призналъ себя. Значитъ, пускай
30 Ребенокъ къ толпѣ обратитъ свои взгляды,
И сыщетъ отца. Ну, дитя, выбирай.
Ребенокъ сейчасъ, не явивъ колебаній,
Подползъ къ Конирайѣ, прижался къ ногамъ.
Смутясь, Ковиллака, средь горькихъ стенаній,
35 Бѣжала. Но вдругъ, по сѣдымъ облакамъ
Потоки сіяній возникли—вонъ тамъ,
И тутъ на землѣ. Это въ аломъ туманѣ
Открылося Солнце, въ одеждахъ златыхъ.
Дитя превратилося въ тучку. Къ предѣламъ
40 Небеснымъ ушло. Ковиллака же—бѣлымъ
Явилася камнемъ межь злаковъ густыхъ.
Тотъ камень—красивый. Но мертвъ онъ и тихъ.
И вот красота зачала, понесла,
И вот родила. Как всё странно и ново!
20 Тринадцать сменилося лун. Это — год.
Дитя так красиво, так в смехе жемчужно.
Все Боги сбираются. Выяснить нужно,
Кому же отцовская тяга падёт.
Весь люд созывается, те, кто богаты,
25 И те, кто красивы, и те, кто горбаты,
И старцы и юноши сбились гурьбой,
И даже пришёл Конирайя с толпой,
Весь грязный, в лохмотьях. Никто из громады
Отцом не признал себя. Значит, пускай
30 Ребёнок к толпе обратит свои взгляды,
И сыщет отца. Ну, дитя, выбирай.
Ребёнок сейчас, не явив колебаний,
Подполз к Конирайе, прижался к ногам.
Смутясь, Ковиллака, средь горьких стенаний,
35 Бежала. Но вдруг, по седым облакам
Потоки сияний возникли — вон там,
И тут на земле. Это в алом тумане
Открылося Солнце, в одеждах златых.
Дитя превратилося в тучку. К пределам
40 Небесным ушло. Ковиллака же — белым
Явилася камнем меж злаков густых.
Тот камень — красивый. Но мёртв он и тих.
