Я ушелъ изъ города. Меня мучилъ этотъ ненавистный грохотъ. Меня ужасало бездушіе этихъ каменныхъ глыбъ.
Сельское кладбище было окутано безмолвіемъ и все напоено сіяніемъ заходящаго солнца. Я долго плакалъ надъ могильной плитой. Какъ ребенокъ припадаетъ къ колѣнямъ матери, я судорожно прижимался губами къ этому холодному камню. Но сила моихъ безумныхъ рыданій не могла мнѣ вернуть того, на чемъ давно уже лежала рука всепобѣждающей смерти.
Наконецъ, уставъ отъ рыданій, я уснулъ. Не знаю, долго ли я спалъ. Мнѣ показалось, что я проснулся тотчасъ же, пробужденный легкимъ толчкомъ. Дѣйствительно, плита слегка приподнялась, и изъ-подъ нея постепенно и безшумно выросла блѣдная тѣнь. Кладбища больше не было видно, не было видно и села съ его ветхой желтой церковью, съ его сѣрыми покосившимися избами. Кругомъ, куда только могъ достичь взоръ, вездѣ простиралась гигантская равнина, сплошь покрытая высокими-высокими цвѣтами. Голубое и глубокое небо было безоблачно, и надъ дальней гранью горизонта слабо обрисовывался золотистый полумѣсяцъ.
Блѣдная тѣнь безшумно прошла мимо меня, а я, опершись на локоть, сталъ смотрѣть ей вслѣдъ, не испытывая никакого изумленія, а только чувствуя странную признательность за то, что она вышла изъ могилы. И тѣнь пошла по равнинѣ, и она слегка наклонялась надъ каждымъ стеблемъ, надъ каждымъ цвѣткомъ, и я видѣлъ, что вслѣдъ за этимъ въ каждомъ изъ цвѣтковъ, мимо которыхъ проходила тѣнь, загоралась лучистая капля.
И, уходя, тѣнь скрылась, наконецъ, на самомъ дальнемъ мѣстѣ горизонта, гдѣ едва обрисовывался золотистый полумѣсяцъ. И тогда всѣ цвѣты этой гигантской равнины ярко заблистали, и они стали выростать, и они все росли, и тянулись, и они доросли до самаго неба, и мгновенно растаяли, и небо вспыхнуло дрожащими безчисленными звѣздами, которыя своимъ безмолвнымъ языкомъ говорили другъ съ другомъ о красотѣ и благородствѣ любви.
Я ушёл из города. Меня мучил этот ненавистный грохот. Меня ужасало бездушие этих каменных глыб.
Сельское кладбище было окутано безмолвием и всё напоено сиянием заходящего солнца. Я долго плакал над могильной плитой. Как ребёнок припадает к коленям матери, я судорожно прижимался губами к этому холодному камню. Но сила моих безумных рыданий не могла мне вернуть того, на чём давно уже лежала рука всепобеждающей смерти.
Наконец, устав от рыданий, я уснул. Не знаю, долго ли я спал. Мне показалось, что я проснулся тотчас же, пробуждённый лёгким толчком. Действительно, плита слегка приподнялась, и из-под неё постепенно и бесшумно выросла бледная тень. Кладбища больше не было видно, не было видно и села с его ветхой жёлтой церковью, с его серыми покосившимися избами. Кругом, куда только мог достичь взор, везде простиралась гигантская равнина, сплошь покрытая высокими-высокими цветами. Голубое и глубокое небо было безоблачно, и над дальней гранью горизонта слабо обрисовывался золотистый полумесяц.
Бледная тень бесшумно прошла мимо меня, а я, опершись на локоть, стал смотреть ей вслед, не испытывая никакого изумления, а только чувствуя странную признательность за то, что она вышла из могилы. И тень пошла по равнине, и она слегка наклонялась над каждым стеблем, над каждым цветком, и я видел, что вслед за этим в каждом из цветков, мимо которых проходила тень, загоралась лучистая капля.
И, уходя, тень скрылась, наконец, на самом дальнем месте горизонта, где едва обрисовывался золотистый полумесяц. И тогда все цветы этой гигантской равнины ярко заблистали, и они стали вырастать, и они всё росли, и тянулись, и они доросли до самого неба, и мгновенно растаяли, и небо вспыхнуло дрожащими бесчисленными звёздами, которые своим безмолвным языком говорили друг с другом о красоте и благородстве любви.
