Во второй половине 18 века особое место среди историков занимает Мезер (см.; 1720—94).
Будучи последовательным консерватором и защитником господствовавших в Германии политической раздробленности и партикуляризма, Мезер составлял оппозицию революционным течениям 18 в. Возражая против преувеличения Вольтером роли правителей в творчестве политических форм, Мезер в своей «Osnabriickische Geschichte»(1768) указывал на связь политической организации с хозяйственными условиями и выставлял своим социальным идеалом крепкое, патриархальное крестьянство и связанное цеховым устройством бюргерство.
По словам Маркса, Мезер «восхищался тем, что у германцев никогда не существовало .. свободы44» (Маркс, Письмо к Энгельсу от 25/Ш 1868, в кн.: Маркс и Энгельс, Соч., том XXIV, стр. 34), и в числе других доказывал, что германцы испокон веков хозяйничали на хуторах наподобие вестфальских юнкеров.
В области истории 18 век означал огромный сдвиг. Связанное с французской буржуазной революцией 18 в. «Просвещение» необыкновенно обогатило историческую проблематику и расширило содержание и рамки всемирной истории. Были сделаны «первые попытки дать историографии материалистическую основу», были заложены первые основы «истории гражданского общества, торговли и промышленности» (Маркс и Энгельс, Соч.*, т. IV, стр. 18).
Однако, «мыслители 18 века, как и все их предшественники, не могли выйти за пределы, которые ставила им тогдашняя эпоха» (Энгельс, Анти-Дюринг, в кн.: Маркс и Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 18). В основном они ограничивались «наивно-революционным, простым отрицанием всей протекшей истории» вместо того, чтобы, исходя из истории как процесса развития человечества, стремиться к «открытию законов движения этого процесса» (Энгельс, там же, стр. 25). Свойственное течениям 18 века отсутствие исторического взгляда на вещи приводило к тому, что «все старые общественные и государственные формы, все традиционные понятия были признаны неразумными и отброшены, как старый хлам. Было решено, что до настоящего момента мир руководился одними предрассудками и все его прошлое достойно лишь сожаления и презрения» (Энгельс, там же, страница 17).
«Ослепляла борьба с остатками средневекового быта в общественных отношениях. На Средние века смотрели как на простой перерыв в ходе истории, причиненный тысячелетним всеобщим варварством. Никто не обращал внимания на великие шаги вперед, сделанные в течение Средних веков» (Энгельс, Людвиг Фейербах, в кн.: Маркс и Энгельс, Сочинения, том XIV, стр. 648—649).
Буржуазия 18 в., переживавшая восходящую линию своего развития, гордо и уверенно смотревшая в будущее, твердо верила в буржуазный прогресс, причем это принимало характер предрассудка, будто «должен же был иметь место постоянный прогресс к лучшему со времени темного Средневековья» (Энгельс, Письмо к Марксу от 15 декабря 1882, в кн.: Маркс иЭнгельс, Соч., т. XXIV, стр. 599). Противоречивый характер действительного прогресса в условиях буржуазного развития был ей неясен. Однако, каковы бы ни были недостатки исторической методологии 18 века,для своего времени это был крупный шаг вперед. Проблемы истории впервые были поставлены на почву науки, и первые смелые и революционные, хотя и буржуазно-ограниченные, попытки их разрешения были сильнейшим стимулом к дальнейшему развитию науки.
Историческая наука в первой половине 19 в.
В период, непосредственно последовавший за французской революцией, Гегель и Сен-Симон (см.), самые всеобъемлющие умы своего времени (Энгельс), открыли перед историей (каждый в своей области) исключительно широкие перспективы. Как указывалось, основным недостатком исторических концепций 18 в. было отсутствие последовательно проведенного историзма. «Величайшая заслуга» философии Гегеля заключалась «в том, что она впервые представила весь естественный, исторический и духовный мир в виде процесса, т. е. исследовала его в беспрерывном движении, изменении, преобразовании и развитии и пыталась раскрыть взаимную внутреннюю связь этого движения и развития. Людям, стоящим на этой точке зрения, история человечества перестала казаться нелепой путаницей бессмысленных насилий, которые в равной мере все осуждаются перед судейским креслом теперь лишь созревшего философского разума и которые лучше всего возможно скорее забыть. История людей явилась процессом развития самого человечества, и задача научной мысли свелась к тому, чтобы проследить последовательные ступени этого процесса среди всех его блужданий и доказать внутреннюю его закономерность среди всех кажущихся случайностей» (Энгельс, Анти-Дюринг, в кн.: Маркс и Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 23—24).
Глубокий историзм Гегеля позволял ему, конечно, в идеалистическом свете, видеть специфический характер отдельных этапов человеческой истории. Ленин указывает, что в отдельных высказываниях Гегеля иногда содержатся элементы материалистического истолкования исторических явлений, но при этом Ленин подчеркивает, что именно в своей «Философии истории» Гегель «наиболее устарел и антикварен». «Именно в этой области в этой науке Маркс и Энгельс сделали наибольший шаг вперед» (Ленин, Философские тетради, Москва, 1936, стр. 251). Главная заслуга Гегеля не в его исторических построениях, надуманных, зачастую реакционных, а в историческом методе.
Возникшие в итоге буржуазной революции 18 в. политические и общественные учреждения буржуазии «оказались самой злой, самой отрезвляющей карикатурой на блестящие обещания философов 18 века» (Энгельс, АнтиДюринг, в кн.: Маркс и Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 260). Критика результатов революции была дана Сен-Симоном (1760—1825) и Фурье (см.) (1782—1837). Фурье «так же мастерски владел диалектикой, как и его современник Гегель», и с той же самой диалектической точки зрения утверждал, «вопреки господствовавшей тогда теории о бесконечной способности человека к совершенствованию, что не только каждый исторический фазис имеет свой период роста и упадка, но что и все человечество, в конце-концов, обречено на исчезновение. Эта идея Фурье заняла в исторической науке такое же место, какое заняла в естествознании идея Канта о конечном разрушении земного шара» (Энгельс, там же,
