Широкий размах получил социальный Д. во время империалистской войны и в послевоенные годы. На основе дарвиновского естественного отбора воздвигались самые различные общественные теории от индивидуалистических до анархо-синдикалистских.
Во время войны «ученые» каждой воюющей империалистской клики из сил выбивались, чтобы доказать, что победа противной стороны будет форменным издевательством не только над «законами права и справедливости», но и над законом естественного отбора, установленным Дарвином, ибо самой приспособленной разумеется является та империалистская клика, представителем которой выступает данный «ученый». После войны, когда непосредственная революционная ситуация стала угрожать устоям капиталистического общества, многие «дарвинисты», выполняя социальный заказ своего класса, стали на основании «дарвинизма» доказывать, что уничтожение буржуазии как класса неизбежно должно привести к гибели человечества, ибо буржуазия в «борьбе за существование» веками якобы отбиралась, и в наст, время в этом классе сосредоточено самое лучшее, самое ценное, что есть в человечестве с биологической точки зрения.
Перенесением биологических закономерностей развития животного и растительного мира на человеческое общество человек игнорируется как сознательно действующий субъект, превращается в пассивный объект. Биологический метод, применяемый к исследо* ваниям человеческого общества, имеет дело не с конкретным человеком, являющимся в одно и то же время и субъектом и объектом, а с выдуманным, несуществующим животным в образе «человека». История животных определяется слепыми, бессознательными силами. Общие законы развития проявляются здесь путем взаимодействия этих слепых сил.
Никакой сознательной цели здесь нет. Что же касается человеческого общества, то здесь, наоборот, ничто не делается без цели, без определенного намерения. Ибо, как правильно замечает Ф. Энгельс, «в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, движимые убеждением или страстью, ставящие себе определенные цели». В «Диалектике природы» Энгельс так формулирует своеобразие человеческой истории: «Вместе с человеком мы вступаем в область истории.
И животные обладают историей, именно историей своего происхождения и постепенного развития до своего теперешнего состояния. Но эта история делается помимо них, для них, а поскольку оци сами принимают в этом участие, это происходит без их ведома и желания. Люди же, чем больше они удаляются от животных в тесном смысле слова, тем более они начинают делать сами сознательно свою историю, тем меньше становится влияние на эту историю непредвиденных факторов, не контролируемых сил и тем более соответствует результат историч. действия установленной заранее цели».
Само собой разумеется, это не значит, что человек совершенно не подчиняется биологическим законам. Человек подобно остальным животным ест, пьет, размножается, болеет,, умирает. Эти процессы, взятые самипо себе, конечно биологические, и в этой области права биологии неоспоримы. Но в той области, где дело идет о человеческой деятельности, о человеческой истории, о человеческом обществе, там биологии делать нечего. Здесь биологию сменяет социология.
История человеческого общества определяется не дарвиновской борьбой за существование, а сменой форм труда,, эволюцией средств производства. Труд и средства производства в своей наиболее совершенной форме встречаются исключительно в человеческом обществе. Правда, средства производства и формы трудового процесса не только не исключают борьбу в человеческом обществе, но на определенных ступенях своего развития даже ее обусловливают. Однако классовая борьба ничего общего не имеет с биологической борьбой за существование.
Борьба в природе слепо приводит к приспособлению организма к среде. Производство же и обусловленная им на определенных этапах развития борьба классов приспособляет среду к потребностям человека. Животные в процессе эволюции приспосабливаются к использованию уже готовых в природе средств к существованию, человека же одни готовые произведения природу не могут удовлетворить. Человек создает себе средства к существованию, которых природа сама, без вмешательства человека, никогда не произвела бы.
Человеческая история отличается от истории остальных организмов тем, что она является продуктом активного участия людей: свою историю человек делает сам. С тех пор как человек начал делать орудия, он стал резко выделяться из^остального животного мира, его развитие пошло быстрым темпом, опережая развитие остальных животных.
Благодаря своим орудиям производства человек обособился от остальных живых существ и стал сам творить свою историю.
Дарвин не согласен с мнением, будто одному только человеку свойственна способность употребления орудий. Он приводит ряд примеров, свидетельствующих об употреблении как бы зачатков орудий многими животными. Обезьяна сучьями отбивается от своих врагов, слон ветками прогоняет севших на него мух и т. п. Все это конечно верно. Но все-таки какая огромная дистанция между случайными «орудиями» обезьяны, применяющимися от случая к случаю, и постоянным топором человека хотя бы каменного века, не говоря уже о современных паровых и электрических машинах в десятки тысяч л. с. Дарвин не видел здесь качественной разницы. А между тем это новое качество играет здесь решающую ролы То, что раньше было чисто случайным, не играло существенной роли в жизни одного вида, стало отличительным признаком другого. Плеханов по этому поводу совершенно справедливо пишет: «В истории развития вида „слон" употребление веток в борьбе с мухами наверно не играло никакой существенной роли: слоны не потому стали слонами, что их б. или м. слоноподобные предки обмахивались ветками. Не то с человеком.
Все существование австралийского дикаря зависит от его бумеранга, как все существо-
