Такова жизнь и типы поместья Грачи в «Обыкновенной истории», такова Обломовка, такова усадьба Малиновка в «Обрыве». Сюда же необходимо присоединить прекрасные зарисовки губернского дворянства в воспоминаниях «На родине». — Из трех усадебных циклов наиболее глубоко и ярко, с гениальною силою, воссоздан цикл Обломовки. Г. рисует здесь глухую уездную усадьбу и упадочный помещичий быт в условиях натурального хозяйства. Здесь крестьяне «раз в год ездили некоторые на ярмарку» и «более никаких сношений ни с кем не имели», а помещики Обломовы «на всякий предмет, который производился не дома, а приобретался покупкою, были до крайности скупы»; сам барин ходил в сапогах домашней работы; летом «старались ложиться и вставать без свечей, при дневном свете»; единственное употребление денег — «держать их в сундуке». Сношения с внешним миром так редки, что когда принесли с почты письмо Обломовым, то «все обомлели, хозяйка даже изменилась немного в лице». Книг не читали, кроме Обломова-отца; «прочие все путали и названия месяцев и порядок чисел». Обломовы «идеалом» жизни считали «покой и бездействий». «Они сносили труд, как наказание», как «неприятную случайность». «Забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обломовке». «Об обеде совещались целым домом». А после обеда «наступал какой-то всепоглощающий, ничем непобедимый сон». Батюшка Илюши «день-деньской только и знает, что ходит из угла в угол, заложив руки назад, нюхает и сморкается, а матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду». Жизнь стихийно регулировалась «тремя актами: родины, свадьбы, похороны» — с добавочной, «пестрой процессией»: «крестин, именин, семейных праздников, заговенья, разговенья, шумных обедов, родственных съездов, приветствий, поздравлений» и так далее.
Питание и размножение — вот оголенные биологические первоосновы обломовского быта. На такой хозяйственной и бытовой основе строилось и воспитание. В «Сне Обломова» Гончаров дает гениальную картину воспитания барчуков, раскрывая в нем теснейшие связи психики и морали с экономической и социальной средой. Ученье, как и труд, мыслились как несчастье, как наказание. «Ученье — не уйдет», «ученье-то не свой брат: хоть кого в бараний рог свернет!». Мальчика не только не приучали к ТРУДУ, но, наоборот, запрещали его. Захар «натягивает ему чулки, надевает башмаки, а Илюша, уже" четырнадцатилетний мальчик, только и знает, что подставляет ему лежа то ту, то другую ногу, а чуть покажется ему не так, то он поддаст Захарке ногой в нос». Обломовка была царством тихого крепостничества. Ленивый Обломов-отец «и не вздумает никогда проверить, — сколько копен скошено или сжато», — «а подай-ка ему не скоро носовой платок, он накричит о беспорядках и поставит вверх дном весь дом».
Изобразив жизнь деревенского уездного средне — мелкопоместного дворянства, как эта жизнь слагалась и тянулась многие десятки лет, Г. ясно видит упадочность этойжизни и обреченность на гибель. «Времена Простаковых и Скотининых миновались давно». Обломовы «видели, что уже все начали выходить в люди» «не иначе, как только путем учения». Через два — три десятка лет Обломовка будет станцией ж. д., «мужики пойдут работать насыпь, а потом по чугунке покатится хлеб к пристани. А там... школы, грамота» и — освобождение крестьян.
Для молодого Ильи Обломова принудительно назревает уход из упадочной усадьбы в город «приобретать чины, кресты и деньги».
Обломов получает в Москве хорошее образование, затем служит в Петербурге и вращается в светском обществе. Однако, мощь социальной среды и воспитания такова, что и в столице Илья Обломов устраивает на Гороховой вторую Обломовку, а потом на Выборгской и третью, последнюю. Как и у родителей Обломова, «труд и скука — это у него были синонимы». Припоминая, как Захар натягивал ему чулки и сапоги на ноги еще в Обломовке, и требуя того же и теперь, в Петербурге, Обломов не стыдится этого, а, наоборот, ставит это себе в достоинство: «Я ни разу не натянул себе чулок на ноги, как живу, слава богу». Другим достоинством Обломов считал то, что «хлеба себе не зарабатывал». О себе Обломов говорил: «я дворянин! я ничего делать не умею». Когда Штольц заикнулся, что детей надо приучать к труду, Обломов «сухо перебил»: «Нет, что из дворян делать мастеровых».
Обломов, как все крепостники, пугается грамотности для народа: «Грамотность вредна мужику: выучи его, так он, пожалуй, и пахать не станет». В своем знаменитом «плане» деревенских преобразований Обломов не забыл вставить «несколько серьезных, коренных статей об оброке», а также «придумал новую меру, построже, против лени и бродяжничества крестьян». А когда в безвольных мечтах представлял себе самое желанное, то мыслил это как «благородную праздность», «как идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо легла в его душу в детстве под отеческой кровлей». Так сходятся начала и концы, и у стареющего Обломова мы наблюдаем рецидив миросозерцания застойной степной помещичьей усадьбы, живущей в условиях натурального хозяйства. В создании монументального образа упадочного дворянина Обломова ярко сказалась глубина социальной мысли Г.
Но образ так типизирован и обобщен, что многие его черты воспринимались читателями позднейших поколений в расширенном понимании как символ упадочности, лени, «обломовщины». — Богаче и сложнее душевный мир обитателей пригородного поместья Малиновки в «Обрыве». Здесь особенно выделяются Райский и Вера. Высоко культурный, образованный и одаренный Райский, конечно, выше и Обломова и Адуева-младшего; он становится в ряд с Бельтовым, Рудиным, Лаврецким и другими лучшими образами дворянского романа. Вера принадлежит к высшим женским дворянск. образам в русской литературе. Совокупностью образов своих трех усадеб Г. включается в классическую рус. усадебную литературу,
