ризмов и провинциализмов, решительно порывая с традициями «Гёца фон Берлихингена», стремясь создать ясную, очищенную от всего «низкого» и «случайного» речь. Та же борьба со всем «случайным» видна и в области композиционных приемов. Спокойное, строго логическое развитие сюжета определяет структуру произведений, которые, как, напр., «Ифигения» (прозаическая редакция к-рой переработана в Италии в окончательную стихотворную) или «Герман и Доротея» и «Римские элегии», поражают гармоническим распределением материала, симметрией частей, чисто аттической стройностью и завершенностью. — Увлечение античностью примиряет Г. с псевдоклассиками, с к-рыми он в юные годы вел ожесточенную войну.
Он переводит «Магомета» и «Танкреда» Вольтера; меняет свое отношение к произведениям Корнеля и Расина, подвергшимся в «Гамбургской драматургии» Лессинга жестокой критике, с которой Г. — «штюрмер» — полностью солидаризовался; вступает в дружеские отношения с вождем нем. рококо Виландом, с неудовольствием вспоминая о сатирическом прозаическом фарсе «Боги, герои и Виланд» («Gotter, Helden und Wieland», 1773—74), где Виланд высмеивался за свои неудачные попытки подражать древним и шаткость моральных понятий.
В 1787 Г. заканчивает трагедию «Эгмонт» («Egmont»), начатую в 1775. Она, по указанию самого автора, непосредственно связана по замыслу и даже задумана одновременно с «Гёцем». В обоих случаях перед нами драма геройской гибели «благородных душ» при столкновении со стихийной мощью бездушного государственного механизма. Разница в том, что «Эгмонт» умереннее «Гёца» (ц$к бы символизируя этим отход Г. от настроений «Sturm und Drang’а»), поскольку его цель — утверждение существующего правопорядка, а не радикальное его преобразование. Эгмонт (трагедии) падает, увлекаемый демоническим началом, к-рое присуще, по Гёте, каждому человеку. Это сознание своей мощи, внушая человеку веру в самого себя и поднимая его на подвиг, толкает вместе с тем его в пропасть. Образ народного вождя, яркий и жизненный сам по себе, политически, однако, неясен и бесплотен. Политический реализм нашел себе гораздо более яркое выражение в речах герцога Оранского и герцога Альбы. В своем понимании роли Эгмонта в нидерландском революционно-освободительном движении 1566 Г. был связан узкими рамками, поскольку в его глазах всегда прочно и незыблемо стояли иерархия и традиция и никогда не были ему ясны подлинная роль государства и движущие социальные силы истории.
В 1789 Г. оканчивает драму «Торквато Тассо» (из жизни знаменитого итал. поэта при дворе Феррарского герцога). В основу ее легли аналогичные переживания и настроения Г. в Веймарскую эпоху. Лучше всего это понимал сам Г., сказавший: «Тассо — это кость от моей кости и плоть от моей плоти».
Завязка драмы, развитие интриги, взаимоотношения действующих лиц, наконец, ее финал — полны, как всегда, сходства с реальной, тканью* биографии Г. (задумана драмав 1780, а закончена спустя 9 лет, в те дни, когда распадался многолетний союз Гёте с госпожей фон Штейн, отожествленной с принцессой пьесы). Уже в этой драме звучит тот мотив предостережения против крайностей индивидуализма, к-рый в дальнейшем станет доминирующим в творчестве Г., хотя Тассо и выступает защитником прав личности и свободы ее самоопределения. Союз его с Антонио в финале драмы как бы символизирует убеждение Гёте, что идеалом является гармоническое сочетание интересов общества и личности. — Главное лирическое произведение этих лет — «Римские элегии» («Romische Elegien», 1790), в к-рых Г. с чисто античной определенностью и совершенством формы увековечил свои римские эротические переживания.
В 1788 Г. женился на Христиане Вульпиус (в дек. 1789 родился сын Г. — Август).
Еще раньше из Италии Г. обратился к Веймарскому герцогу с письмом, в к-ром просил рб освобождении от всех административных и политических должностей. Герцог согласился, и, так обр., Гёте получил возможность более спокойной личной жизни и работы в области науки и искусства. И если он, тем не менее, не сразу вернулся к интенсивной и продуктивной поэтической деятельности, то этому помешала в значительной мере Французская революция. Разумеется, Г. еще задолго до нее, исходя из опыта своей придворной службы, прекрасно сознавал всю непрочность «просвещенного абсолютизма» 18 в. Однако, и с революцией он не мог примириться. И не только вследствие своего принципиального отрицания всяких насильственных потрясений в области общественной жизни. В отличие от Лессинга, боровшегося в первых рядах передовой буржуазии, Г. чувствовал себя скорее депутатом или послом этого класса при феодальных дворах нем. князей. Его постоянные колебания объясняются как-раз противоречиями и двойственностью этого положения. Величайший представитель классической литературы, обеспечивавшей нем. народу культурную гегемонию в кругу современных европейских наций, он не мог все же представить себе развития буржуазной культуры иначе, как в рамках облагороженного феодального государства. Отвергая в силу этого Великую французскую революцию, как посягательство на абсолютную власть, Гёте, однако, не> был ни с какой точки зрения последовательным в этом своем отрицании. Поэтому ни одно из тех произведений, в к-рых он в течение десяти лет пытался рассчитаться с революцией, не представляет чего-либо значительного или особо яркого.
Не менее чем в семи вещах с 1792 по 1802 Г. стремился уяснить смысл революции, заключив его в единую формулу или воплотив его в едином образе. Обычно это совершенно второстепенные безделушки: таковы комедии «Великий Кофта» («Gross-Cophta»^ 1791) или «Генерал-гражданин» («Der Biirgergeneral», 1793), в к-рой революция осмеивается как шутовской маскарад; значительна серьезнее пятиактная незаконченная драма «Возмущенные» («Die Aufgeregten», 1793), в к-рой нарастающий социальный конфликт
