кой «народной» поэзии. В Саксе его радует безыскусственность, яркий простонародный язык, своеобразная наивность. Ему же он подражает, создавая свои «фарсы» (1774): «Новонайденная морально-политическая кукольная комедия» («Neueroffnetes moralischpolitisches Puppenspiel»), юмористический «Пролог к новейшим откровениям бога» и др. (вроде «Патера Брея», затерянного «Несчастья братьев Якоби», и пр.), воспроизводящие форму «масляничных действ» 16 века.
К. этому периоду относятся также ядовитый памфлет против Гердера «Сатир, или обоготворенный леший», отличающийся чрезвычайным разнообразием стихотворных форм (ямб, анапест и др.), и «Свадьба Гансвурста» (не закончена — сохранилось лишь несколько отрывков).
В мае 1775 Г. (переживший в это время новый, едва не кончившийся женитьбой, роман с Лили Шенеман) отправился путешествовать по Швейцарии вместе с поэтами братьями Штольберг. На обратном пути он познакомился с Карлом Августом, тогда еще наследным принцем, впоследствии СаксенВеймарским герцогом, и вскоре (7/XI 1775), по его приглашению, переехал в Веймар ко двору, где и остался на всю жизнь. В том же году он получил титул посольского советника с местом и правом голоса в Государственном совете (впоследствии — его председатель). — Первое десятилетие пребывания в Веймаре, до поездки в Италию, заполнено самой разносторонней и напряженной деятельностью . Административно-государственная практика, совершенно незнакомая Г. раньше, отнимала массу времени; еще больше его уходило на выполнение всевозможных придворн. обязанностей, на устройство спектаклей, празднеств, поездки с герцогом (напр., в Швейцарию, Пруссию) и т. д. Это не мешало, однако, ни интенсивной личной жизни Г., ни усиленному литературному его творчеству. Начальные годы веймарской жизни ознаменованы любовью Г. к Шарлотте фон Штейн, сыгравшей заметную роль в его духовной жизни. Его письма к ней свидетельствуют своим стилем о неуклонном переходе Г. от ранней революционной прозы, «смеющейся над привилегиями языка», к плавной, умиротворенной ритмике, особенно ярко звучащей в письмах его из Италии (1786—88). По содержанию письма эти являются важнейшим источником для ознакомления с отношением молодого поэта к вопросам государственной жизни, а главное — к быту придворного общества.
Поэтическое наследие начальных веймарских лет огромно. Один за другим создаются: начало романа «Театральное призвание Вильгельма Мейстера» («Wilhelm Meisters theatralische Sendung», 1776—1785), драмы «Стелла» («Stella», 1775) и «Клавиго» («С1аvigo», 1774), вдохновленная мемуарами Бомарше (первое произведение, вышедшее за подписью Г.); «Письма Вертера из Швейцарии» («Werthers Briefе aus der Schweiz»), поэмы «Тассо» («Torquato Tasso», 1781) и «Ифигения в Тавриде» («Iphigenie auf Таиris», 1779; обе — в прозаических редакциях), но главное — большая часть его наиболее ярких лирических стихотворений (в т. ч.«Ueber alien Gipfeln» — «Горные вершины»); тогда же написан отрывок из большой поэмы «Geheimnisse» — «Тайны» и др. Г. продолжал в эти годы также и работу над «Фаустом», задуманным им еще в довеймарский период. На эти же годы падают усиленные занятия естественными науками (см. ниже раздел — Гёте как естествоиспытатель). Но ни гигантский труд, ни блеск «высокого» положения не могли вытравить чувства неудовлетворенности у Гёте. Корни этого следует искать в той двусмысленной роли не то полномочного министра, не то наперсника герцога, которую Гёте вынужден был играть при дворе.
Психологический и политический смысл принятия Г. предложенной ему должности и добросовестного полувекового служения его при дворе мелкого нем. герцогства всегда оставался раздражающей загадкой для широкого круга радикальной и просто демократически настроенной интеллигенции. Для Г. выбор отчасти определялся тем, что он, как ему казалось, получал широкую возможность почти неограниченного влияния па ход и направление политической машины хотя бы на территории сравнительно небольшого государства. Другими словами, получала выход его жажда конкретного, реального творчества, которая так характерна для психики Гёте. То обстоятельство, что ему, представителю средних слоев городской буржуазии, предоставлено было место в высшей административной коллегии герцога, могло лишь льстить самолюбию Г., как льстила, в свою очередь, герцогу его роль покровителя искусств и литературы. С другой стороны, это включение представителя буржуазных кругов в дворянско-бюрократический аппарат в известной мере отвечало тяге к политической активности, к приобщению к власти, отличавшей широкие слои немецкого бюргерства конца 18 в. Но Гёте не мог не ощущать с самого начала болезненно всей двойственности своего положения и потери былой самостоятельности. Социальное положение писательской корпорации в те годы в Германии было весьма далеко от идеала. Тот или иной уровень его в значительн. мере определялся большей или меньшей степенью «меценатских» свойств у бесчисленных владетельных князей. Немецк. буржуазия еще не располагала в должной мере весом, влиянием и средствами, дабы обеспечить литературе достаточно почетное и независимое положение. Отсюда ее зависимость от придворно-феодальных кругов. Одновременно (а частью раньше) с Г. ко двору герцога в Веймар были привлечены, напр., Виланд, художник Краус; сам Г. пригласил Гердера и пр. Далеко не всегда положение этих «придворных поэтов и мыслителей» было так благоприятно, как Г. в Веймаре. Зачастую нем. литераторы служили за даровой стол гувернерами в богатых дворянских семьях, сопровождали принцев в их путешествиях (как, напр., братья Штольберг — Карла Августа) и т. д. Это положение тем более было тягостно, что молодое литературное поколение в своих идеалах и политических симпатиях было гораздо ближе к буржуазии, чем к просвещенному абсолютизму.
