багаж русского, народнического социализма. Хотя такие учителя нового поколения, как Чернышевский, не только не разделяли мессианистических взглядов Г. на судьбу России, но и решительно высказывались против них. Народники 70 — х и 80 — х годов по праву считали Г. в числе своих идейных отцов. Однако, к началу 60 — х гг. раскол между Г. и новым революционным поколением был совершившимся фактом. «Молодая Россия» в 1861 писала: «Несмотря на все наше глубокое уважение к А. И. Герцену, как публицисту, имевшему на развитие общества большое влияние, как человеку, принесшему России громадную пользу, мы должны сознаться, что „Ко л окол" не может служить не только полным выражением мнений революционной партии, но даже и отголоском их...
„Колокол", встреченный живым приветом всей мыслящей России, как первой свободный орган, вскоре становится загадкой для людей действительно революционных. Где же разбор современного политического и общественного быта России, где проведение тех принципов, на которых должно построиться новое общество?.. Проходит еще год, и „Колокол", оказывая влияние на правительство, уже совсем становится конституционным. Увлечение им молодежи уменьшается, революционная партия ищет другого органа, и, если он читается, то этому способствует еще прежняя слава Г., — Г., приветствовавшего революцию, Г., упрекавшего ЛедрюРоллена и Луи Блана в непоследовательности, в том, что они, имея возможность, не захватили диктатуры в свои руки и не повели Францию по пути кровавых реформ для доставления торжества рабочим».
Но в то же время окончательно разошлись дороги Г. и дворянского либерализма. Либералы не могли простить Г. его социалистических убеждений, его похода против дворянского землевладения, его злых разоблачений монархического принципа, а в особенности — его позиции по отношению к польскому восстанию 1863. Г. не сочувствовал ни шляхетским элементам программы руководителей восстания, ни их тактике. Программа национального освобождения сама по себе не могла увлечь Г. — социалиста. По поводу итал. революционно-освободительного движения, с многими деятелями к-рого он был крепко связан узами личной дружбы, Г. писал: «Идеал итал. освобождения беден, в нем опущен, с одной стороны, существенный, животворный (т. е. социалистический) элемент, и как на зло, с другой, оставлен элемент старый, тлетворный, умирающий и мертвящий (т. е. религиозный). Итальянская революция была до сих пор боем за независимость... но этого мало и с этим еще далеко не уедешь».
То же самое мог, конечно, Г. повторить о польском движении 60 — х гг. Но он с благородным мужеством выступил на защиту восставших против «висельной» политики императорской России и этим вызвал бешеный взрыв ненависти не только со стороны явных реакционеров» но и со стороны либералов. Все его былые друзья и сотрудники из кругов дворянской интеллигенции отвернулись от него.Под влиянием краха своих надежд на ход крестьянского дела, реакционного поворота правительства, польского восстания, оживления демократического движения в Европе и, в частности, оживления рабочего движения (основание и работа 1 Интернационала), Г. пытался радикализировать «Колокол» и свою программу. Уже в 1861, в связи со студенческим движением, «Колокол» бросает лозунг «В народ!», агитирует за создание подпольной прессы в России (статья под заглавием: «Заводите типографии! Заводите типографии!», № 105 «Колокола»), пытается установить связь с нелегальными организациями («Великорусе» и «Земля и воля», представитель которой ездил в Лондон к Г. накануне польского восстания) и, наконец (главнымобразом в статьях Н. П. Огарева), обосновывает лозунг «Земля и воля», который, начиная с № 197 «Колокола», прибавляется к старому, слишком общему и политически бессодержательному девизу «Колокола» «Vivos voco» — «Зову живых». Это обозначало стремление Г. найти новую аудиторию для «Колокола», опереться, вместо либерального дворянства, на начинавшую играть все более заметную роль в общественной жизни радикально настроенную разночинную интеллигенцию. Но активная часть этой новой интеллигенции шла под другим знаменем: ее программа складывалась под сильнейшим влиянием философских, социально-экономических и политических взглядов Чернышевского, к-рый во всех указанных областях гораздо последовательнее и резче проводил линию революционной и демократической политики с идеей крестьянской революции в центре ее. Пролетарский же социализм, складывавшийся вокруг Маркса, питал естественное недоверие к политику и публицисту, не сумевшему стать на точку зрения классовой борьбы современного пролетариата и возложившему свои надежды на «бытовой, непосредственный» социализм сельской общины самой отсталой из европейских стран. В итоге к концу жизни Г. оказался политически изолированным. Возведенная Г. внутренне-противоречивая постройка, в которой общечеловеческий идеал социализма, почерпнутый из результатов умственной работы передовых стран, опирался на экономику и психологию отсталых и обреченных на умирание аграрных отношений, не мог устоять под ударами жизни.
Сам Г. к концу своей литературно-политической деятельности стал чувствовать противоречия своего общественного мировоззрения и вводить в него новые элементы: признание неизбежности и относительной прогрессивности буржуазных отношений для отсталых стран и признание роли пролетариата как единственного орудия изменения этих отношений. Для характеристики настроений Г. последнего периода его жизни как нельзя более характерно его признание: «Странное дело, — писал он в 1869, — с 1848 г. мы все пятились да отступали, все бросали за борт да ежились, а кое-что сделалось и все исподволь изменилось. Мы ближе к земле, мы ниже стоим, т. е. тверже, плуг глубже врезывается, работа не так казиста, чернее — может оттого, что это — на самом деле работа.
