бургов; он был возведен в свое новое звание 12 июля не самим парламентом, а союзным сеймом от имени нем. правительств.
Монархисты «мало-германской» ориентации, с Гагерном во главе, в то время не могли еще — вследствие крайней непопулярности Фридриха Вильгельма IV — выступать с идеей гегемонии Пруссии; но они воображали, что династия Габсбургов, представитель которой теперь временно взял в свои руки центральную власть, не сможет впоследствии отказать Гогенцоллернам в наследственной императорской короне. Однако, в действительности избрание эрцгерцога Иогана передало судьбу всего движения в пользу объединения Г. в руки старых нем. правительств, лишь слегка подновленных несколькими либералами-оппортунистами; все эти правительства сохранили свою мощь, в то время как немецкий парламент, исключительно из страха перед народными массами, не решался (да и не хотел) использовать свой — в то время еще весьма значительный — моральный авторитет.
Эрцгерцог Иоган образовал имперское правительство (с министерствами: юстиции, внутренних дел,, иностранных дел, финансов, торговли и военным), временным премьером которого сделался последний президент союзного сейма австриец Шмерлинг; он оставался «душою» кабинета и после того, как этот пост занял князь Лейнинген (9 авг.); несмотря на все трения между Шмерлингом и военным министром, пруссаком Пейкером (Peucker), они оба соединенными усилиями старались превратить нем. парламент во всеобщее посмешище и достигли в этом направлении больших успехов. За исключением министров с их статс-секретарями и личными секретарями этих последних, «временное центральное правительство» Г. не имело ни собственных чиновников, ни войска, ни денежных доходов и вообще было лишено всякого правительственного аппарата; да оно и не хотело его иметь. Когда оно обратилось к правительствам со скромным требованием, чтобы 6 — го августа нем. гарнизоны засвидетельствовали трехкратным «ура» свою верность «блюстителю империи» (именно ему, а не парламенту и даже не имперскому правительству!), то это требование было выполнено лишь мелкими и средними государствами, а Австрия, Пруссия и Ганновер ответили на него отказом. Возникшее в описанной обстановке новое «центральное правительство» Г. оставило все попрежнему.
Далекое от намерения осуществить столь желанное объединение Г., оно не устранило даже самых незначительных князей, не упрочило связи между отдельными нем. провинциями, не предприняло ничего для уничтожения таможенных преград между Ганновером и Пруссией, Пруссией и Австрией.
Постановления парламента по польскому вопросу и его мероприятия в связи с Шлезвиг-Голыптейнской войной сделали для всех очевидным, что он больше всего на свете боялся роста революционной активности масс. Во время первого порыва революционной бури во всей стране господствовало совершенно правильное убеждение в том, что восстановление Польши означало бы тор 794
жество самой Г, В течение первых недель революции даже Фридрих Вильгельм IV принужден был давать всякого рода обещания полякам и в ответ на их требования согласился ввести нек-рую автономию в прусской провинции Познань путем т. н. «национальной реорганизации». И предпарламент в конце марта заявил, что восстановление Польши — «священный долг немецкого народа». Но поддержка польского национального движения в Познани противоречила интересам прусских феодальных землевладельцев и прусских бюрократов и, кроме того, таила в себе опасность конфликта с Россией. Национальная война с Россией, которую радикальная демократия считала необходимой для продолжения и углубления революционного движения на континенте, представлялась пришедшей к власти буржуазии величайшей опасностью; и министерство Кампгаузена-Ганземана уже в апреле, т. е. через шесть недель после берлинской революции, позволило прус, войскам (которые во время этой кампании вновь приобрели веру в свои силы) задушить польское движение в Познани.
Обсуждение польского вопроса во Франкфуртском парламенте началось в конце июля, когда было внесено предложение о включении в Германский союз Познани, ранее к нему не принадлежавшей. Несмотря на жесточайшую оппозицию крайней левой, парламент в порыве лицемерного энтузиазма по поводу «расширения немецкой нации» высказался за включение Познани; тем самым он санкционировал подавление польского национального движения прусскими войсками и принял решение, направленное против восстановления Польши, т. е. стал на сторону рус. царизма. Страх перед конфликтом с Россией, к-рый мог бы привести к революционной национальной войне, определил и поведение парламента в Шлезвиг-Голыптейнском вопросе. Мартовская революция привела к открытому конфликту нем. населения обоих герцогств — Гольштейна и Шлезвига — с Данией, с к-рой они были связаны персональной унией. 23 марта в Киле произошло восстание; 24 — го образовалось временное правительство, к-рое обратилось за помощью к нем. союзному правительству. Объединение с Г. этих двух государств Ютландского п-ва, расположенного между Северным и Балтийским морями, отвечало насущным экономическим интересам нем. буржуазии, и поэтому разрешение Шлезвиг-Голыптейнского вопроса было одним из основных лозунгов национального движения еще в домартовскую эпоху. Союзный сейм принужден был обещать помочь образовавшемуся в Киле временному правительству и передал разрешение Шлезвиг-Гольштейнского вопроса в руки прусского правительства. Фридрих Вильгельм по поручению союзного сейма начал войну, чтобы показать, что Пруссия призвана осуществить национальное дело всех немцев. Но в то время как военные операции в Познани производились весьма энергично, эта война, единственно популярная в народе и, по крайней мере, отчасти носившая революционный характер, велась самым постыдным образом. После решитель-
