канцев и от приверженцев старого режима; он высмеивал тщеславие политически неустойчивого Лафайета; он ясно сознавал опасности, грозящие новому строю. Сам он неоднократно высказывался за конституционную монархию, отклоняя республику как несоответствующую условиям времени.
Заметно ослабело и его прежнее преклонение перед Наполеоном. Немалую роль сыграли при этом новые разнородные связи в кругах франц. интеллигенции, которые образовались у Г. в 30 — х и 40 — х годах. Он поддерживал близкие отношения с Бальзаком, Теофилем Готье, Александром Дюма (отцом), Жорж Занд, Тьери, Жераром де Нерваль, Ф. Листом, Берлиозом (см. эти слова), сотрудничал во франц. газетах и журн. («Journal des Debats», «Revue des deux Mondes»), посещал светские политические и литературные салоны: напр., Бельджойозо, принимавшей участие в деле освобождения Италии; графини д’Агу — писательницы (известной под псевдонимом Д. Стерн), подруги Листа и матери Козимы Вагнер; Каролины Жобер — близкой приятельницы Альфреда де Мюссе, и др. Огромное впечатление произвели на него новые идеи сен-симонизма (см.). Сам Сен-Симон умер еще за несколько лет до приезда Г. в Париж, но Г. удалось завязать личное знакомство с некоторыми из его последователей [с Проспером Анфантеном (см.; ему посвящено франц. издание книги Г. о религии и философии Германии) и Мишелем Шевалье]; неоднократно посещал Гейне собрания сен — симонистской общины в Salle Taibout, состав которой после революции 1830 несколько демократизировался.
Многие идеи нового учения очень близко соприкасались с мыслями, к-рые Г. уже ряд лет отстаивал в своей литературной деятельности. Противоречивость натуры, характера и миросозерцания, обусловленная промежуточностью положения той социальной группы, к к-рой принадлежал Г., обусловила все его шатания в области идеологии. Борясь со спиритуализмом во славу сенсуализма, увлекаясь утопическим социализмом, он оставался индивидуалистом и эстетом, проповедником гедонизма и, отстаивая интересы эксплоптируемых, не останавливался в то же время перед тем, чтобы пустить ядовитую стрелу в народ, к-рый «воняет сыром», отказывался посещать революционные сходки и «пить брудершафт с подмастерьями» и охотнее вращался в пышных домах крупных финансистов, особенно Ротшильда.
В такой обстановке были написаны его лучшие публицистические произведения.
Влиянием С. — Симона отмечены два основных историко-литературных труда Г., в к-рых он, выступая в качестве посредника между двумя великими странами, знакомил франц. интеллигенцию с мощной духовной культурой Германии. Это — «К истории религии и философии в Германии» («Zur Geschichte d. Religion u. Philosophic in Deutschland», 1834, изд. в 1835) и «Романтическая школа» («Die Romantische Schule», 1833), вошедшие в сборн.«Салон» («Der Salon», 4 В-de, 1835—40).
Обе работы, особенно первая, направлены против известной книги Анны де Сталь (см.) о Германии («De TAllemagne», 1810), идеа 28
лизировавшей положение Германии и переоценивавшей роль и значение философского идеализма и романтизма. Г., конечно, видел многое острее и правильнее, чем посторонний глаз де Сталь. Он отмечал, наряду с положител ьн. сторонами немецкой духовной культуры, и те отрицательные ее качества, к-рые тормазили торжество освободительного движения. Подобно своим современникам, Д. Ф. Штраусу, Бруно Бауэру и Людвигу Фейербаху (см. эти слова), Г. боролся с господствующими христианскими воззрениями, объявив пантеизм «тайной религией Германии». Великолепны образы Лютера, Лессинга, Канта и Фихте, набросанные Г.; необыкновенное мастерство слова проявляется здесь в полном блеске. Гейне — первый из всех нем. писателей указал на революционное значение нем. классической философии, в частности философии Гегеля (что впоследствии отметил Энгельс в своей работе о Фейербахе). «Эти учения, — пишет Г., — развили революционные силы, ожидающие только мгновения, чтобы вспыхнуть и наполнить мир изумлением и ужасом». В «Романтической школе» Г. жестоко расквитался со своими бывшими учителями, особенно с Августом Шлегелем, мнениям к-рого слепо следовала де Сталь. Не умиравшая у Г. никогда наклонность к романтизму определила страстный тон его полемики. С тем большей энергией преследует он теперь своих прежних соратников, вскрывая связь между нем. романтизмом и католическо-феодальной реакцией, подчеркивая их тяготение к христианскому спиритуализму, издеваясь над их возней с рыцарством, церковью и т. д. Прекрасный знаток современной ему литературы, Г. сделал в своем критическом обзоре ряд глубоких и ценных замечаний. Разрушая многие дутые традиционные авторитеты, он вместе с тем воздал должное Гердеру, Лессингу, Гёте и, особенно, нем. народной поэзии.
Корреспонденции Г. встречали живейший отклик у нем. интеллигенции. Одновременно росло враждебное отношение к нему правящих кругов, обеспокоенных усилением влияния оппозиции вообще и Г. в частности. Реакция принимала в это время все более уродливые формы. Классовые противоречия, в связи с происходившими социально-экономическими сдвигами, обострялись все сильнее, и политическая атмосфера накалялась все больше. Отмена таможенных границ, постройка жел. дор. и разработка угольных копей усилили рост крупной промышленности. Начавшийся затем общественно-политический подъем отразился, конечно, и на литературе. К этому времени относится образование литерат. группировки «Молодая Германия» (см.) (1830—31). В 1832 в Париже образовался нем. «Союз изгнанников», во главе с Якобом Венедей, Шустером и д-ром Людвигом Бёрне — кумиром «Молодой Германии», блестящим журналистом и ярким выразителем идей буржуазно-республиканской демократии. Гейне не мог сойтись ни с Союзом (где, по словам Меринга, было «много болтунов... большая неясность идей... громкие фразы... в общем много дыму и мало огня»), ни с Бёрне, которому претил аристократический эстетизм Гейне и к-рый
